Записки ночного сторожа - Зиновьев Александр Александрович - Страница 19

И опять казалось ему, что устои ибанского общества начинают раскачиваться, а карательные органы бросают все силы на поиски виновника.

Хотя Неврастеник держал свою подпольную деятельность в строжайшем секрете, по крайней мере человек десять знало о ней во всех деталях, но не придавало ей никакого значения. Знали о ней и в ООН. Как-то раз я встретил Сотрудника. Он меня довез до дому и по дороге высказался о творчестве Неврастейика с таким презрением, что мне стало немного жаль его. И я даже призвал Сотрудника к терпимости. А его не зажмут, спросил я. Все зависит от обстоятельств, ответил он. Если произойдет что-то непредвиденное, и мы окажемся вынужденными сообщить на работу, то у вас там наверняка раздуют дело. И тогда нам придется принимать меры. А пока все это детские пустячки Передай ему только, чтобы он перестал путаться с Журналистом. Против него кое-что есть. Может быть выдворять придется. Но на меня не ссылайся, понял?!… Я все понял, но выполнять поручение Сотрудника отказался. Не знаю, правильно я сделал или нет. Просьба Сотрудника выглядела как поручение ООН. А я с ними сотрудничать не хотел ни при каких обстоятельствах. Не из каких-то там высших принципов, а просто так. Противно.

Проблемы

Послушайте, говорю я, а может быть зря мы рыпаемся. Ведь живут же люди. И вроде бы неплохо живут. А кто наши оппозиционеры? Почти все они — дети бывших крупных чинов или сами так или иначе были чинами или имели положение и известность. Так в чем же реальная суть их оппозиции? Не кажется ли вам, что тут — либо обида за несчастья (несправедливые с их точки зрения), постигшие их отцов, либо обида за неудачи в реализации своих намерений, либо желание таким путем выйти на арену истории и обрести известность и т. п. Вопервых, говорит Физик, это не имеет значения. Неважно, почему они заговорили. Важно, о чем они заговорили и как общество отнеслось к этому. Во-вторых, оппозиция нам представляется в таком виде только потому, что выживают и становятся известными у нас только защищенные оппозиционеры. Например — защищенные именами своих отцов или своим собственным весом в культуре, в особенности — известностью на Западе. А прочие оппозиционеры либо остаются неизвестными, либо вообще не допускаются к трибуне и не реализуются. А сколько мальчиков и девочек бунтуют, не отдавая себе отчета в том, почему они бунтуют и чего хотят. Так что если бы было возможно восстановить точную картину явной, неявной и потенциальной оппозиции, то ты увидел бы, что лица названной тобою категории занимают в ней ничтожное место, являются самыми поверхностными и неустойчивыми. И самыми безобидными. Начальство это чует инстинктивно. И глубинную оппозицию оно уничтожает жесточайшим образом еще в зародыше. И уж во всяком случае вырывает с корнем. Все это так, говорит Кандидат. Но это тоже не имеет значения. Не важно, кто мог бы и кто пытался заговорить. Важно лишь то, что заговорили именно эти, а не другие. И это есть факт истории, а не потенции. Это есть факт сегодняшней и даже прошлой истории, а не будущей, говорит Физик. Только сегодняшние потенций суть факт завтрашней историй. И игнорировать их при оценке наших перспектив нельзя. Все это диалектика, говорю я. Не слишком ли много усилий, чтобы сдвинуться на величину, практически не поддающуюся измерению? Не слишком ли много размышлений, чтобы Сделать выводы, понятные даже самому глупому чиновнику? Ты прав, говорит Физик. Коэффициент полезного действия в этих делах у нас ничтожно низок. Ниже, чем у паровоза. Но ведь и паровоз когда-то служил делу. К тому же, говорит Кандидат, в обществе малые величины дают грандиозные последствия. Помножь их на миллионы людей, на миллиарды поступков, на десятки поколений. Хорошенькое утешение, говорю я. А как быть с индивидом? Для индивида-то эти величины надо не умножать, а делить. Вот тебе пример. В результате титанических усилий добились того, что производство картошки увеличится на столько-то миллионов тонн. Грандиозно! А как это скажется на твоей судьбе? На одну гнилую картофелину в год больше? Ты ошибаешься, говорит Кандидат. Если хорошо подсчитать, то в результате такого картофельного прогресса ты не выиграешь, а лишишься гораздо большего за счет повышения цен на мясо. Но дело не в этом. Мы же говорим о социальном прогрессе. Ты имеешь в виду возможность ездить за границу и без последствий трепаться на собраниях, говорю я. Так что ли? Да хватит вам, говорит Физик. Давайте лучше по последней и соснем часок-другой. А то скоро труженики бумажки заполнят наши солидные конторы, и нам придется опять окунуться в нашу социальную действительность, с таким трудом поддающуюся социальному прогрессу.

Случай

Роль случая в истории изучена досконально. И нет надобности излагать общие соображения по этому поводу. Но вопрос о роли случая в ибанской истории не изучен совершенно. А она здесь совсем иная сравнительно с прочими обществами: здесь случай не играет абсолютно никакой роли, ибо здесь все есть дело случая. Представим себе такую ситуацию. В свое время (при Хряке) выяснили и всенародно объявили, что Хозяин был редкостным мерзавцем. Подошел юбилей Хозяина, и возникла идея пересмотреть прежнее решение как ошибочное и изобразить Хозяина опять в наилучшем виде. Собрались наивысшие правители страны. Проголосовали, и большинством лишь в один голос решили сохранить статус-кво. Причем, этот лишний голос оказался сугубо случайным: этот Заместитель, проголосовавший за статус-кво, задремал и по ошибке проголосовал наоборот (он был великим поклонником Хозяина). Случайность данного решения несомненна. Но сыграла ли она роль? Нет. Все равно в Ибанске уже совершались процессы фактической реабилитации Хозяина, абсолютно независящие от решений высших инстанций. Причем, если взять каждый факт, свидетельствующий об этом, по отдельности, то можно убедиться, что он есть чистая случайность. Так, в ИОАНе подох либеральный Погонщик и вместо него назначили Погонялу — явного поклонника Хозяина. Причем, при назначении никто не принимал во внимание этого обстоятельства. Наоборот, Погонялу очень любили иностранцы. А так как международные связи стали расширяться и наметили совместные исследования ибанцев и никаракурабурадурауанцев, то Погоняла оказался наиболее удобной фигурой. В Ибанске в конце концов все делается не случайно и не неслучайно, а просто так, само собой. Как-то эдак, что даже и сказать ничего вразумительного нельзя. Просто стрясается что-нибудь, и ибанцам остается только руками разводить: ну и ну! дела!! И ничего удивительного в этом нет, ибо ибанская история неописуема в обычных нормальных человеческих понятиях. Для описания ее более подходят такие выражения: тьфу!.. твою мать!… мать!…….!!! Если в прочих обществах случай есть то, что невозможно предвидеть, то в Ибанске наоборот: случай здесь всегда в принципе можно предвидеть. Но ибанцы этого не делают. Им просто в голову не приходит предвидеть случаи, которые с ними произойдут, и принять меры. К тому же это бесполезно, ибо ибанцы все равно бессильны что-либо предпринять. Произойдет случай или нет, значения не имеет. Не тот, так другой. Не здесь, так там. Не сегодня, Так завтра. Не все ли равно.