Пара беллум - Зиновьев Александр Александрович - Страница 34

Отцы и дети

Личная жизнь ответственных лиц страны и членов их семей скрыта от общественного мнения, которое в стране вообще отсутствует, т.е. не предаётся гласности и тщательно скрывается. По идее такие лица и их домочадцы должны быть образцом нравственности. И уж во всяком случае они должны чтить Уголовный кодекс. Каков на самом деле уровень нравственности этой среды, установить практически невозможно — запрещено Лишь по отдельным, из ряда вон выходящим фактам, которые становятся всеобщим достоянием через специфически советскую систему распространения информации — через систему слухов, простые граждане догадываются, что «там» далеко не все в порядке. Они удивляются, конечно, тому, что и «там» полно жуликов, бандитов, мошенников, подлецов и мерзавцев. «Чего им там ещё нужно?! — недоумевают простые червяки человеческого муравейника. — Ведь все имеют по потребности, как при полном коммунизме: еды вдоволь, питья вдоволь, жилья вдоволь, развлечений вдоволь. Что ещё нужно?!» Наивные червяки человеческого муравейника забывают при этом доморощенную житейскую мудрость «Аппетит приходит во время еды» и высокую научную истину «Удовлетворённая потребность рождает новую».

Шеф КГБ попросил Западника зайти к нему в кабинет и положил перед ним объёмистое досье на его любимого сына. Западник побледнел, сильно кольнуло сердце. Но он виду не подал. Молча перелистал содержимое папки. Моральное разложение — это пустяки. Это поправимо. Сейчас многие проходят через это. Это вроде того, как русские дворяне в молодости в гусарах служили. Но вот кое-что похуже. Валютные махинации. Наркотики. Контакты с западными секретными службами.

— Вы, конечно, понимаете, — сказал шеф КГБ, подчёркнуто обращаясь к Западнику на «вы», — что важно принять меры, чтобы никакая информация не стала достоянием прессы на Западе. Кроме того, вот этих лиц надо срочно отозвать с Запада, установив за ними строжайший контроль. Вот этих лиц желательно нейтрализовать...

«Мы даём нашим детям самое правильное воспитание, — думал он, вернувшись домой и уединившись в кабинете. — Почему же получаются такие досадные срывы?»

Он так и подумал: «досадные срывы». Сам собой напрашивался вывод: тлетворное влияние Запада. Он вспомнил коллекцию порнографических романов в библиотеке дочери, по её словам — самую богатую в Москве. Он не придавал этому значения: книги были на непонятных ему языках, и потому они казались ему не понятными никому и безобидными. Он Вспомнил коллекцию детективных и криминальных романов у сына. Пластинки и кассеты современной западной музыки. Фильмы. Иногда сын запирался с друзьями в своих комнатах — смотрели эротические фильмы, привезённые с Запада. Смотрели вместе с девочками. Теперь он догадывается, что они не только смотрели, но применяли виденное на практике. А в другой раз он краем уха слышал рассуждения «детей» о наркотиках. Они говорили, что надо все самим попробовать, что нельзя все принимать на веру. Кто знает, может быть, истина не только в вине и женщинах?!

Этому надо положить конец, думал он. Надо спустить новый «железный занавес». Только более умный, чем раньше. Нам надо брать на Западе лишь то, что не несёт с собою моральное разложение нашего общества.

Ему в голову приходили и другие красивые и торжественные мысли. Ему не приходили в голову лишь самые простые житейские истины, имеющие силу для всех времён и народов. На людей самое сильное впечатление производят не привычные явления, а из ряда вон выходящие. При воспитании людей решающую роль играют не повседневные добродетели, а исключительные пороки. Мой Западник не помнил, например, об одном вроде бы ничтожном событии в их жизни. Они ждали в гости одного человека, от которого зависел следующий шаг в карьере Западника. Они говорили об ожидаемом госте с презрением. Дети слышали разговор и догадывались о его сути. И как изменилось поведение родителей, когда гость прибыл! И дети это тоже отметили в глубинах своих душ. А сколько было случаев такого рода в их семье! Сколько они потом видели случаев, разрушающих официальную мораль, в школах, институтах, в других семьях! А лицемерие и ложь пропаганды!.. Короче говоря, Западник забыл про ту житейскую грязь, через которую прошёл он сам-Он выкарабкался и обзавёлся добродетелями. А дети его уже не нуждались в том, чтобы выкарабкиваться. Для них проблема жизни заключалась лишь в том, чтобы сохранить доставшиеся им по рождению блага, но не обзаводиться при этом никакими ограничивающими их добродетелями.

Он не думал обо всём этом потому, что это была норма его жизни, а не её нарушение. Влияние же Запада было уклонением от нормы. Пройдя через свою отечественную житейскую грязь (через «школу жизни»), дети наберутся мудрости («перебесятся») и пойдут по стопам отцов. Так было. Так есть. И так будет. А вот влияние Запада!.. Не будь этого проклятого Запада, его сын стал бы обычным советским человеком — прохвостом в третьем поколении, как сказал бы дед.

Ненависть к Западу охватила все существо моего Западника. Запад — не просто враг его страны. Запад есть его личный враг, угроза всему тому, что входит в его ощущение и понимание жизни.

Странным во всей этой ситуации было то, что Западник не усомнился в достоверности тех материалов на сына, которые предъявил ему Председатель КТБ. А между тем лишь часть этих материалов соответствовала истине. Но если бы даже он усомнился, как он мог проверить их?

Расплата

Ночь он не спал. Когда он на другой день приехал в своё учреждение, он был совершенно седой. Сослуживцы знали о причине, но не подали виду. Дома они учили своих детей уму-разуму, но так, что дети делали свои отнюдь не нравоучительные выводы. Он позвал заместителя. Час беседовал с ним. Заместитель вышел из его кабинета с таким видом, как будто получил приказание нажать роковую Кнопку. Прошло несколько Дней. В одной бульварной газетёнке на Западе мелькнул смутный намёк на то, что сын некоей важной персоны в центральном советском аппарате власти погиб в весьма странной автомобильной катастрофе. Но на другой же день газетёнка сама опровергла слух.

А Западник слёг в больницу с инфарктом. Положили его, естественно, в Кремлёвскую больницу (в Кремлевку).

Инфаркт был первый и не очень серьёзный. Через неделю он уже принимал посетителей. Навестили его и дочь с зятем, которого наконец-то выдвинули в члены-корреспонденты Академии наук. Правда, не выбрали. Но и тот факт, что выдвинули, был сам по себе важен. Зятя теперь назначат заведовать отделом в институте, а на следующих выборах всё-таки выберут и в членкоры. На радости зять рассказал новые анекдоты, которыми сейчас потешалась вся Москва. Дочь и зять смеялись, а ему было не до смеха: анекдоты касались ситуации в высшем руководстве, а значит — и его лично. Рассказав шутку насчёт того, что «Генеральный секретарь ЦК КПСС после тяжёлой, продолжительной болезни, не приходя в сознание, приступил к исполнению служебных обязанностей», дочь и зять ушли.

Потом приехала жена. Она сообщила приятную новость: прах сына разрешили поместить в колумбарии Донского монастыря. Это, конечно, не Новодевичье кладбище, но все же и не Новодачное.

Как она постарела, думал он, глядя на сидевшую перед ним бесформенную седую женщину, к которой никогда не испытывал глубоких чувств (а к кому он их испытывал?!). И когда она успела так постареть?

Он не подумал о том, что его сын был и её сыном. Он снова погрузился в думы эпохального значения, и ему было не до этой «глупой старухи».