Гомо советикус - Зиновьев Александр Александрович - Страница 15

Писатель

В городе живёт наш бывший писатель. Не бывший писатель, а бывший наш. О существовании такого советского писателя я впервые узнал здесь. История его проста и печальна. В Москве он печатался, но желаемого успеха не имел. Сочинил что-то разоблачительное и напечатал на Западе. Получил несколько хвалебных рецензий. Воспринял это как мировую славу. Начал скандалить. Вызывался на допросы. Ему предложили выехать в Израиль, хотя он русский. Он согласился. И вот влачит теперь жалкое существование здесь (конечно, не в Израиле). Утешает себя тем, что за ним здесь не следит КГБ, хотя именно здесь он находится под строжайшим надзором КГБ. Испытывает удовольствие оттого, что в Союзе «жрать совсем нечего». В интервью для печати заявил, что только здесь получил возможность писать все, что хочет, и так, как хочет. Судя по его продукции, однако, он ещё сам не знает, что именно он хочет писать и как. Он оказался в положении глухонемого, которого вытолкнули на сцену оперного театра и сказали: пой, что хочешь и как хочешь. Хорошо ещё то, что театр оказался пуст: сочинения Писателя никто не хочет читать. И печатать вроде тоже уже не хотят.

Вообще-то говоря, в городе живёт несколько бывших наших писателей, в том числе — один известный. Но мне доступ к нему закрыт, поскольку он боится, что я попрошу у него денег. А прочих я сам видеть не хочу, поскольку боюсь, что они попросят у меня денег.

Шеф

Писатель пригласил меня в ресторан. С ним пришёл Шеф. Платил Шеф, иначе Писатель ни за что не пригласил бы меня. Шеф спровоцировал разговор о различии советского и западного образа жизни. «Вот такой ресторан, как этот, — сказал я, — и такое обслуживание на Западе есть явление обычное. Когда у вас победит коммунизм, такого уровня рестораны исчезнут совсем, а число ресторанов вообще сократится во много раз. Попасть в ресторан будет трудно. Готовить будут плохо, а обслуживать ещё хуже. Обслуживающий персонал увеличится раз в пять или даже в десять, а обслуживать вас будут во много раз медленнее. Будет хамство, будет обман, будет...» — «Но почему?! — воскликнул Шеф. — Разве нельзя будет сохранить то, что мы имеем сейчас здесь?» — «Нет, — ответил я, — ибо такие учреждения будут организованы и будут работать по общим принципам учреждений коммунистического общества. Будет установлен определённый штат сотрудников ресторана и определённая система управления. Кстати сказать, условия работы будут много легче, чем здесь сейчас, — главный соблазн коммунизма. Будет установлена твёрдая зарплата сотрудникам, будет установлен план работы учреждения, будет указана доля продуктов и место их получения, будет установлена технология производства. Исчезнет конкуренция. Доходы сотрудников уже не будут зависеть от их личной инициативы и риска, от качества пищи, от меню, от качества обслуживания. Всякого рода нелегальные доходы будут приносить много больше прибыли, чем добросовестный труд, качество пищи и обслуживания. Попробуйте поставьте себя на место директора в таких условиях или на место официанта, и вы сами без труда выведете все следствия, ставшие привычными в Советском Союзе. И нечто подобное произойдёт со всеми прочими факторами повседневной жизни». — «Не мешало бы западным людям почаще давать такие пояснения, — сказал Шеф. — Может быть, угроза потери вкусного бифштекса заставит их более серьёзно задуматься над перспективами коммунизма, чем угроза потери гражданских свобод».

Диалектика как метод обмана

Я чувствую, что мне противостоит интеллект, но совсем иного типа, чем мой собственный. Он не сконцентрирован в одной личности, а рассеян во всем окружающем пространстве. Он не окрашен никакими эмоциями. Педантичен. Примитивен. И одновременно грандиозен. Будто меня рассчитывают на вычислительных машинах. А если и в самом деле так? В студенческие годы я увлекался проблемой: может ли человек обмануть «думающую» машину, которая умнее его? Тогда я пришёл к выводу: для всякой совокупности заданных условий может быть найден приём обмана «думающей» машины. Под обманом я имел в виду навязывание машине такого вывода из данной информации, который сам обманывающий оценивает как обман. Но тут есть одна трудность. Чтобы обмануть машинно думающего противника, я сам должен знать, какие выводы следуют из моего поведения и какие выводы я хочу навязать ему как ошибочные с моей точки зрения. А если у меня самого нет ясности о своих намерениях? Значит, мой противник вычисляет не меня, а фикцию меня. И я буду внушать ему лишь фикцию ошибки. Логически есть только один способ преодолеть эту трудность: некоторое множество утверждений формулировать так, чтобы они имплицитно содержали в себе своё отрицание, и некоторые поступки совершать так, чтобы они допускали противоположные истолкования.

Допрос

Мои беседы с проверяющими меня лицами лишь с натяжкой можно назвать поединком, так как беседуют со мной в общей сложности человек десять. Беседуют обычно в разных комбинациях по двое и по трое. Я мог бы подладиться к ним — изобразить недалёкого и безнравственного проходимца. Но тогда они утратили бы ко мне интерес. Тогда мне пришлось бы уехать туда, где моя эмиграция потеряла бы смысл. Я чувствую, что избрал правильную линию поведения. Надо её держаться вплоть до получения политического убежища. А это зависит от моих собеседников.

— Кто ваши родители?

— Отец инженер, мать домашняя хозяйка.

— Коммунисты?

— Отец был членом партии, мать — беспартийная.

— Был. Исключён?

— Умер. И мать тоже.

— А родители родителей?

— Крестьяне. Родители родителей тоже крестьяне. Прародители согласно советской идеологии были обезьяны, а согласно западной — Адам и Ева.

— Евреи?

— В России крестьяне не могли быть евреями.

— Да, в царской России крестьянам действительно было запрещено быть евреями.

— А при советской власти стало наоборот: евреям запретили быть крестьянами. Рабочими тоже.

— Да, у вас там процветает антисемитизм.

— Зато все диссиденты обязаны быть евреями.

— Именно национальные конфликты разрушают советский режим, в особенности — восстания мусульманских народов. Скоро их будет большинство в Советском Союзе, и тогда...

— Русским придётся восставать против засилия мусульманских и прочих народов.

— Ваш отец был членом КПСС. С какого года? Какие функции выполнял в партии?

Вот таким образом разговор тянется четыре, шесть, а иногда — восемь часов. Я без конца повторяю, как пошёл в школу, как вступил в комсомол. Конечно, добровольно. В комсомол вообще вступают добровольно. И не всякого туда принимают. Они не верят. «Раз для института нужна комсомольская характеристика, — говорят они, — значит, вы вступали в комсомол из шкурнических соображений». Я заметил им, между прочим, что они ходят в галстуках и пиджаках, хотя на улице жарко. Почему бы это? Из шкурнических соображений? До них не дошло, но они на всякий случай обиделись. Та же проблема добровольности и шкурнических соображений возникла в связи с моим вступлением в партию. Все мои попытки объяснить им суть и положение партии в советском обществе, смысл членства в партии, отношение идеологии и морали в советском обществе потерпели полный крах. Все было бы ясно, если бы я сказал, что вступил в КПСС в интересах карьеры. Но я никакой карьеры не сделал и не стремился делать. Членство в партии мне ничуть не мешало. Наоборот, оно делало жизнь чуточку интереснее. И никакого «двоемыслия» не было. «Двоемыслие» вообще есть выдумка западных людей, ничего не понимающих в советском образе жизни и советских людях. Я — коммунист, но не в том смысле, что верю в марксистские сказки (в Советском Союзе в них вообще мало кто верит), а в том смысле, что родился, вырос и воспитан в коммунистическом обществе и обладаю всеми существенными качествами советского человека. Что это за качества? Например, если они ещё будут приставать ко мне с вопросами о моей партийности, я пошлю их на... Они рассмеялись, ибо это русское слово из трех букв знали хорошо. Но смеялись они не над тем, что я его употребил, а над тем, что оно у нас считается неприличным.