Огонь, вода и медные трубы - Беляев В. И. - Страница 24

Вот поэтому, эта пробежка с Балобановым, совершенно не утомила меня. Было такое ощущение, что совершена небольшая прогулка. Позднее, вспоминая эту пробежку, у меня сложилось твердое убеждение, что это был мировой рекорд по скорости бега. Ведь нас подгонял страх быть убитым.

Нам бежать пришлось не по дорожке стадиона, а по полю боя. На моем пути оказалась воронка от снаряда, в которую мое бренное тело спикировало. Перевернувшись через голову, почувствовал себя на противоположной стороне воронки. Какая — то неведомая сила швырнула меня вон из этой злополучной воронки и бег продолжался далее с той же скоростью..

Замечаю, что Балобанов стал бежать не так быстро, как в начале, а потом и вовсе перешел на шаг. Было ясно, что он обессилил от потери крови. И вот наступил момент, когда он остановился, оперся на винтовку и, сказал:

— Больше я не могу идти. Мои силы иссякли. Стрелять лежа могу. Ты дальше иди один. Если немцы выслали за нами погоню, я прикрою твой отход огнем. Ну, что ты на меня уставился? Ты дойдешь до роты! Ты целенький, а моя песенка спета! Придешь в роту, скажи ребятам, чтобы они, забрали меня..

Помолчав мгновение он сказал, что скорее всего это будет уже не он, а его труп.

— Нет! Ты, вскоре, потеряешь сознание и, в темноте мы тебя не найдем. Будем добираться вместе. Обопрись на мое плечо!

Как мы дошли до нашей траншеи — это целая эпопея. Но дошли! Бойцы в траншее приняли Балобанова. Сажусь на дно траншеи и не верю себе, что мы, все — таки, дошли. Ощупываю себя и убеждаюсь.что цел и невредим. Усиленно дышу! Слышу, ротный кричит по телефону: — «Повозку подгоняйте к траншеи, да побыстрей! У меня раненный!»

Слышу, как бойцы переговариваются между собой и удивляются, как мы вывернулись из того положения. Ведь шансов на спасение не было совсем. Слышу Звйцев говорит: : — «Беляев пришел. Балобана приволок, Балобан — то потерял сознательность! Крови из него много вышло!» Снова и снова ощупываю себя и убеждаюсь, что целый, живой! Так неудачно закончилась эта разведка!.

Командир роты собрал вокруг себя группу захвата Не оказалась лейтенанта Колюшенко и рядового Коломицина.. Начался, как говорят в авиации, «разбор полетов»

По мнению ротного, после того, как Балабанов подорвался на мине, надо было бросится в немецкую траншею и захватить языка. Что помешало этому? Бегство группы! Началось выяснение, кто побежал первым?

— Кто, кто. побежал первым? — орал ротный, злобно сверкая глазами. Стоявшие вокруг него бойцы кипели от негодования: — «Найти этого подлюгу и к дереву!» На войне из — за отсутствия стенки, людей для расстрела привязывали к дереву

Больше всех кипятился Пигольдин, который полз за мной и первым бросился бежать. Посмотрел на него и ахнул — лицо искажено праведным гневом. Глаза? Да, что там глаза! Это были не глаза, а бенгальские огни, источавшие искры ненависти к трусу. Руки судорожно сжаты в кулаки, которыми он потрясал в негодовании «К дереву, к дереву труса!» — орал он громче всех.

Ротный начал нас опрашивать: — «Ты видел, кто побежал первым?» — с таким вопросом он обращался к каждому. Все вдруг присмирели и, опустив очи долу, отвечали, что нет, не видели. Дошла очередь до меня. Чувствую его пронизывающий взгляд. Под этим взглядом сжимаюсь в комочек и втягиваю голову в плечи. Что делать? — извечный русский вопрос. Кто виноват? — тоже самое.

— А ты? Чего голову опустил? Говори!

— Я ведь полз впереди всех и смотрел вперед. При всем желании не мог видеть, что делается за мной, — отвечаю, а про себя думаю — скажешь, а потом будешь лежать с дыркой в спине. Вот похоронная команда удивится! «Смотри! Лежит головой к немцам, а дырка в спине! Не иначе, кто — то из своих его шлепнул! Может в Особый отдел сообщить? А? — скажет один» «Ты, что, дурак, что ли? На допросы затаскают!» — скажет другой — закапаем и все дела!"

Пока шла эта «разборка полетов» начало светать. Солнце взошло, у нас в тылу и немного левее, если смотреть на противника.

Командир роты подозвал меня к себе: — «Не вернулись двое. Лейтенант Колюшенко ранен тяжело, Коломицин — легко. Он решил остаться рядом с командиром. Они где —то здесь на этом поле. Ты уже два раза пересек его с саперами и с группой захвата. Значит тебе и карты в руки. Поползай, поищи этих двоих!» «Куда ползти — то? — спрашиваю ротного — ведь оба раза я был там ночью. А, сейчас, сколько не смотри, все пшеница и пшеница! Искать их на этом поле все равно, что иголку в стоге сена!»

Ротный высунулся по пояс из траншеи и сказал мне, указывая на поле: — «Смотри! Видишь там треугольник?» Напряженно таращу глаза на это золотистое поле и не вижу никакого треугольника. Сознаться, что не вижу то, на что указывает ротный, не посмел и, невнятно пролепетал: — «Да, вижу!» «Вот и ползи туда! Они лежат где —то там, тише воды ниже травы, чтобы их не сцапали фрицы. Ты время от времени их окликай, да прислушивайся, не ответят ли тебе. А теперь марш!»

Вываливаюсь из траншеи и думаю про себя — ничего себе! Иди туда не знаю куда! Сказка, да и только!

Однако разлеживаться нельзя. Приказ надо выполнять! Лежу на земле, раздвинув ноги, и думаю, как сориентироваться, чтобы вернуться обратно. Через левое плечо вижу, что Солнце шлет свои лучи вдоль моей левой ноги. Значит, когда буду возвращаться, оно должно мне светить в правый висок. Солнце, конечно, переместится по небосводу немного, но направление удастся выдержать. На перемещение дневного светила можно внести поправку. Живы будем — не умрем! А теперь вперед!

Полз довольно долго — минут пятнадцать или двадцать. Подаю голос: — «Колюшенко, Коломицин!», а в ответ тишина, как в песне В Высоцкого «Это он не вернулся из боя».

Ползу влево, вправо, Ничего! Нет отзыва на мой зов. Значит надо подползти поближе к немцам. Они могут быть там. Несколько минут ползу в направлении противника. И опять: — «Колюшенко, Коломицин!» Тишина! Может слишком тихо зову их? Надо позвать громче. Повышаю голос и тут слышу стрельбу с немецкой стороны. Вот, тебе раз! Меня обнаружили и ведут огонь. Пули ложатся все ближе и ближе. Поднимают фонтанчики земли, то справа, то слева. Это был второй расстрел меня фрицами. О первом расстреле упоминалось ранее.

Что делать? Назад в свою траншею! Выполняю этот маневр и стараюсь ползти, как можно быстрее. Не тут — то было! Пули упрямо отыскивают меня в этой пшенице! И вдруг соображаю! Когда ползу, колосья колышутся и выдают мое движение. Значит надо притвориться убитым и не шевелиться. Но тут новая опасность замаячила перед моим мысленным взором. Вдруг, немцы захотят найти мой труп и поползут ко мне? Или поползут справа и слева от меня, чтобы отрезать от своих и взять в плен! Чтобы там не было, но не надо шевелиться. И тут замечаю, что немцы поливают пулями пшеницу в стороне от меня. Вот так! Они потеряли направление и теперь палят наугад!

Сейчас они напряженно вглядываются, надеясь увидеть движение колосьев. Значит надо ждать. Французы говорят. «Выигрывает тот, кто умеет ждать!» Не надо торопиться, Идет игра со смертью и мне надо выиграть. Ставка жизнь!

Ну, слава Богу! Стрельба прекратилась, но спешить не надо. Буду выжидать!

Лежу неподвижно довольно долго — минут 15 или 20, а потом вперед, нет назад в свою траншею.

Предстаю перед светлыми очами командира роты. Сразу вопрос:

— Ну, что? Нашел?

— Нет, только попал под огонь фрицев!.

— Мы это наблюдали! Думали не вернешься. Огонь фрицы вели — не приведи господь оказаться под таким огнем. Уцелел и хорошо! Отправляйся на свое место!"

Прихожу на свое место, снимаю каску, достаю из карманов две гранаты Ф-! или , как их называли «лимонки», ставлю у стены траншеи автомат и обессиленный плюхаюсь на дно траншеи.

До самой темноты лежу неподвижно. Голову сверлит мысль — вернулся, вернулся, а ведь был на волосок от смерти

С наступлением темноты появился обед. На передовой питание осуществляется 2 раза: Сразу, как стемнеет и перед рассветом. В светлое время суток приходится обходиться пятью кусочками сахара, которые выдаются ежедневно.