Сын шевалье - Зевако Мишель - Страница 13

— О какой схватке вы говорите? О каких убийцах и каких пленниках?

— Ну, разумеется, об убийцах короля! — воскликнул озадаченный Неви. — Об этих двух злодеях, которых вы так плохо сторожите…

— Стало быть, короля собирались убить?

— А вы разве не знали об этом?

— Я ничего не знаю, клянусь рогами дьявола! Это вовсе не пленники, и мне нет нужды стеречь их… К тому же на убийц они, по правде говоря, совсем не похожи.

Неви пришлось объясниться.

Вечером, около девяти часов, начальнику королевской полиции донесли, что некий наемный убийца, главарь банды разбойников, намерен покуситься на жизнь монарха. Этот бандит, этот рыцарь с большой дороги [7] был известен под именем Жеана Храброго: он уже успел привлечь внимание полиции, и его кличка фигурировала в донесениях. Покушение должно было произойти в одиннадцать вечера, в тот момент, когда король в сопровождении одного или двух приближенных, явится к даме своего сердца на улицу Арбр-Сек. Начальник полиции немедленно выступил во главе отряда из пятидесяти лучников. К несчастью, от улицы Сент-Антуан, где находилась его резиденция, до указанного в досье места было довольно далеко. Но ему все же удалось добраться до улицы Арбр-Сек за полчаса до предполагаемого покушения.

Торжествующий Ла Варен сразу же поведал, как король в нетерпении своем не стал дожидаться одиннадцати часов и покинул Лувр в девять. Он рассказал также о нападении Жеана Храброго, разукрасив и исказив это происшествие на свой манер. И в качестве очевидного и неопровержимого доказательства предъявил слушателям свою вспухшую физиономию и подбитый глаз.

Прален сообщил о том, что произошло между ним и Пардальяном.

Все эти переговоры велись вполголоса, но у Пардальяна и Жеана был тонкий слух. Им удалось уловить почти все, что их касалось.

Пардальян, устремив проницательный взор на своего молодого спутника, размышлял: «Итак, этот юноша возглавляет опасную банду разбойников? Ничего невозможного в этом нет. Жить как-то надо… И сколько знатных сеньоров, начиная с нашего пресловутого повара, а ныне маркиза де Ла Варена и кончая этим честным начальником полиции, что так сильно возмущается подвигами мальчишки, сколотили себе состояние разбоем и грабежом… Да и государь наш король, если вспомнить, тоже не без греха! Впрочем, думаю, господин де Неви несколько преувеличивает… или же получил неверные сведения. Не нужно быть великим физиономистом, чтобы понять: с такими тонкими, изящными чертами лица, с такими ясными честными глазами нельзя быть трусливым убийцей. Что до этого злосчастного покушения, то я могу об этом судить лучше, чем кто бы то ни было, потому что сам был свидетелем стычки. Покушение состояло в том, что он скрестил шпагу с королем… Разумеется, это огромное преступление… оскорбление величества! Что, собственно, означают эти слова: оскорбление величества? И в чем, скажите на милость, оно проявилось? Этот юноша встал на защиту любимой, не желая знать, с каким проходимцем имеет дело — коронованным или некоронованным… Полагаю, он просто следовал закону природы. Итак, если отец, супруг, брат, жених продадут дочь, жену, сестру, невесту Его Величеству, то будут осыпаны почестями и богатствами, а все прочие будут их почитать и завидовать им — тогда как человек, отказавшийся от постыдной сделки, рискует жизнью своей и свободой! И это справедливость?! Ведь и сам я — увы, уже очень давно! — любил прекрасную, невинную, чистую, изумительную девушку, во всем подобную мадемуазель Бертиль, перед которой преклоняется этот молодой человек. Я помню, как мне пришлось защищать ее от титулованных хищников: маршалов, герцогов, принцев и королей… И меня тоже преследовали, как дикого зверя, обливали грязью, поносили и травили… И если я по сию пору жив, хотя уже сто раз должен был бы погибнуть, то лишь потому, что у меня, слава Богу, имеются когти и клыки для борьбы с этой бешеной сворой! Меня поставили вне закона… но многие из тех, кто хотел продырявить мою бедную шкуру, поплатились своей, а в своре этой были принцы, герцоги, короли, великие инквизиторы, папы… и даже папесса! И это, видите ли, преступление… попрание всех законов… покушение на устои общества… оскорбление святынь!»

А Жеан Храбрый думал в это время о своем: «Начальнику полиции донесли, что я собираюсь убить короля сегодня вечером в одиннадцать часов! И было названо мое имя! Кто мог об этом знать? Когда я спрятался за колонной на крыльце, то понятия не имел, с кем мне придется схватиться… А доносчику это было известно! Значит, у меня есть смертельный враг, который, затаившись в тени, замышляет мою гибель! Кто он? Кто? Попробуем найти! Никто не знал, что я встану здесь с намерением убить любого, кто попытается проникнуть в дом силой или хитростью… Никто, кроме синьоры Леоноры Галигаи! И именно Галигаи предупредила меня, что некий проходимец хочет обесчестить мою возлюбленную… Галигаи! Стало быть, она знала, что этот проходимец — не кто иной, как король! И она же наверняка сообщила обо все начальнику полиции! Но зачем? Спасти короля он не успел бы… зато меня, черт возьми, схватить бы успел! О, теперь мне все ясно! Какая бездна подлости! Неужели существует такое коварство? Нет, у меня бред, я сошел с ума! Но все же… О, я это узнаю! И если я не ошибся, горе тебе, Леонора! Горе тебе, Кончини!»

Пока Жеан Храбрый и Пардальян предавались этим раздумьям, что, впрочем, не мешало им внимательно следить за своими противниками, те держали военный совет.

— Что вы собираетесь делать? — спросил капитан, в глубине души радуясь, что избавлен от необходимости ввязываться в сомнительную аферу.

— Я арестую этих двоих, — ответил начальник полиции без колебаний.

— Как вам угодно, — ответил Прален. — Это входит в обязанности полиции, а меня не касается. Но поскольку Его Величество действительно находится в этом доме и непременно выйдет оттуда рано или поздно, то я остаюсь здесь со своими людьми. Дело это выглядит не вполне ясным, поэтому мы должны дождаться короля, чтобы сопровождать его в Лувр. Это уже входит в мои обязанности.

Сказав это, капитан отвел своих гвардейцев в сторону, решив сохранять нейтралитет и наблюдать за развитием событий.

Неви тут же спешился, подошел к крыльцу и, словно бы Жеана для него не существовало, обратился к Пардальяну с церемонным поклоном и очень вежливо:

— Господин де Пардальян, к глубочайшему моему сожалению я вынужден просить вас отдать мне шпагу. Вы понимаете, надеюсь, что это простая мера предосторожности.

— Господин де Неви, — сказал Пардальян с не меньшей любезностью, — к глубочайшему моему сожалению я не могу выполнить вашу просьбу.

— Вы отказываетесь подчиниться, сударь? — воскликнул Неви в крайнем изумлении.

— Я чрезвычайно огорчен, я в отчаянии! Но вы же понимаете, это простая мера предосторожности.

Начальнику полиции не хотелось портить отношения с человеком, которого, как гласила молва, высоко ценил король. Хотя кровь бросилась ему в лицо от лукаво-насмешливого тона Пардальяна, он все же сдержался и произнес очень сухо:

— Сударь, по распоряжению Его Величества я командую полицией. Вы уважаете волю монарха?

— Это зависит от обстоятельств, — ответил Пардальян с самым невинным видом.

Внезапно Неви преобразился. На лице его появилось жесткое, угрожающее выражение.

— Ваши шпаги! — властно приказал он.

— Попробуйте взять их сами! — выкрикнул Жеан Храбрый, до глубины души оскорбленный оказанным ему пренебрежением.

Неви поставил ногу на первую ступеньку. Он был убежден, что достаточно лишь протянуть руку, как бунтовщики немедленно сдадутся. Их поведение представлялось ему пустой бравадой, глупой похвальбой: абсурдное предположение, что они вдвоем осмелятся выступить против пятидесяти лучников, можно было отмести сразу. Столь же нелепой казалась ему и мысль, что кто-то способен поднять руку на начальника полиции — такому могущественному человеку ничто не могло угрожать.