Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина - Зенькович Николай Александрович - Страница 31

Судили террориста спустя девять дней после совершения им преступления. Приговор был суров — бессрочные каторжные работы, то есть пожизненное заключение. Одновременно суд обратился к президенту Речи Посполитой маршалу Пилсудскому с ходатайством о замене бессрочных каторжных работ теми же работами на пятнадцатилетний срок.

Президент ходатайство удовлетворил.

О дальнейшей судьбе Бориса Коверды ничего не известно — пятнадцатилетний срок каторги у него заканчивался в 1942 году. Тогда вовсю полыхала вторая мировая война, территория Польши была оккупирована гитлеровской Германией, гибли десятки миллионов людей, и жизнь пылкого юноши закончилась, по всей вероятности, в безвестности.

Если версия о намечавшемся в 1927 году отзыве Войкова с поста посланника в Варшаве имела под собой твердое основание, то, наверное, правы те зарубежные историки, которые полагают, что выстрел Коверды не только избавил Войкова от многих неприятностей, но и «канонизировал» его похоронами у Кремлевской стены.

Решение о погребении Войкова на Красной площади безусловно принималось из политических соображений и было рассчитано в первую очередь на внешний мир. Неспроста в дипломатических кругах поговаривали:

— Если бы не Коверда, быть бы Войкову в тюрьме, а не в Кремлевской стене.

Так судачили недоброжелатели Войкова, завидовавшие его производству в герои. Впрочем, недоброжелатели — это вчерашние самые близкие друзья, потому что именно из горячей дружбы обычно произрастает жгучая вражда. А кому, как не лучшим приятелям, знать все о друзьях?

Трудно сказать, как сложилась бы судьба Войкова в будущем, останься он в живых. Возможно, его бы ждала блестящая карьера, но в это почему-то не верится. Даже если бы ему удалось выпутаться из неприятной истории с исчезнувшими долларами и валяющимися без присмотра документами Политбюро, тридцать седьмой год он вряд ли бы пережил.

В этом убеждают незавидные судьбы его коллег.

Розенгольц, ставший невольным свидетелем кровавой развязки на перроне Варшавского вокзала, впоследствии занимал высокие наркомовские посты в Москве, руководил всеми государственными резервами страны, но безвестно сгинул в тридцать седьмом.

Такая же участь постигла и Дмитрия Богомолова, сменившего Войкова на посту полпреда в Варшаве. После Польши он некоторое время пробыл в Англии, затем послом в Китае, и все — его биография оборвалась в 1937 году.

После этой трагической даты устрашающая пустота и в послужном списке Владимира Антонова-Овсеенко, сменившего Богомолова на посту, который когда-то занимал Войков. А ведь у Антонова-Овсеенко заслуг побольше — одна из основных фигур Октябрьского восстания в Петрограде, и прокурором, и наркомом юстиции успел побывать.

Где, на каких кладбищах похоронены эти люди?

Приложение N 7: ИЗ ЗАКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Из судебного дела по обвинению Бориса Коверды в убийстве посланника П. Войкова

(Хранится в Варшаве. Перевод с польского)

Из показаний свидетеля А. Новаковского

(Альфред Новаковский — полицейский, производивший обыск на квартире Бориса Коверды)

В связи с совершением покушения на посланника Войкова я произвел обыск в квартире Бориса Коверды в Вильне. Обыск не дал никаких результатов. В политическом отношении Борис Коверда пользовался хорошей репутацией, ни к какой политической организации не принадлежал. Обыск был произведен для установления, не принадлежит ли Коверда к монархической организации. Коверда ни в каких отношениях с местными политическими деятелями не состоял и ни к какой организации не принадлежал.

Русская колония в Вильне немногочисленна, монархистов среди нее около 100 человек. О связи Коверды с монархической организацией не было никаких данных. В квартире Коверды в Вильне мы нашли квитанцию в получении казной Великого Князя Николая Николаевича пожертвованного им одного доллара.

Из показаний А. Коверды

(Анна Коверда — мать террориста, учительница)

Об убийстве я узнала из газет. Это меня ошеломило. Борис был очень впечатлительным, скромным и тихим. Содержал семью, потому что я болела и была без работы: он работал на всю семью…

… Он работал в редакции газеты «Белорусское слово», был экспедитором, а последнее время и корректором. Борис отдавал весь заработок мне. Он имел демократические убеждения.

Борис родился в окрестностях Вильны. Мы жили в России до 1920 года. Я вернулась в Польшу с детьми, муж дйгжен был остаться в России. Мы вернулись в Польшу легально. К возвращению нас склонило то, что я тут родилась и жила.

Мой муж — народный учитель в Бельском уезде. В последнее время у меня была работа, и я зарабатывала. Перед этим я была безработной, и тогда меня и дочерей содержал сын. Дочери мои не зарабатывают. Муж иногда присылал деньги, главным образом, однако, нас содержал Борис.

Борис много читал. По взглядам он был демократ. Большевикам не симпатизировал. То, что он видел в Самаре, не могло создать в нем благоприятного для большевиков настроения…

… Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто говорил об этом с моей сестрой. Он был свидетелем разгула Чрезвычайки, слез моей сестры, которую он любил, так как она была его крестной матерью.

Борис религиозен, он был в этом году на исповеди и причащался.

Когда Борис был еще 6-7-летним мальчиком, я ему иногда читала историю России, я тогда была учительницей, а он учился в школе. На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: «Мама, я хочу быть Сусаниным».

Дома мы говорили исключительно по-русски, мы считаем себя русскими по культуре… В Самаре еврейчик был назначен руководителем четырех школ. Он давал неприятные распоряжения и вел с детьми разговоры о Христе, говорил, что это талантливый сектант. Когда Борис после болезни начал поправляться, первой просьбой его было купить Евангелие…

Из показаний свидетеля С. Коверды

(Софрон Коверда — отец террориста. Издатель газеты «Крестьянская Русь»)

В последний раз я виделся с сыном на празднике Рождества Христова. Мы тогда вместе проводили праздники. С тех пор я с ним не виделся. Я жил отдельно, так как тяжелые условия вынуждали меня жить отдельно…

… Я сын крестьянина, родился в Бельско-Подляшском уезде. Я польский гражданин как уроженец Бельского уезда — и на основании списков населения получил паспорт. В начале войны я был чиновником Крестьянского Банка, в Вильне. В 1914 г, я поступил охотником в армию. Меня признали негодным, потому что я плохо слышу правым ухом, но я, видя, что простой народ идет на войну, сам подал заявление, что здоров и прошу о зачислении меня в армию.

В окрестностях Сморгони я был очень тяжело ранен. В течение 4 месяцев я лечился в Москве, и как раз в тот момент произошел большевистский переворот. В Вильне еще до войны я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден в том, что царская власть угнетает крестьян, и как крестьянин стремился к улучшению крестьянской доли.

Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков. Большевики, однако, после переворота мобилизовали меня и назначили комендантом этапного пункта. Потом зачислили меня в армию. С этим я не мог примириться и в 1921 году бежал тайно из России, перешел границу под Несвижем, семья моя была тогда в Польше. Границу я перешел в качестве офицера Красной Армии.

Мою семью я застал в нужде. В 1922 году я начал издавать в Варшаве газету «Крестьянская Русь». Это был орган организации Савинкова, демократического направления. Я издавал эту газету, пока у меня были деньги. Я — белорус, моя жена тоже. Дома мы говорим побелорусски, по-русски и по-польски, над нами смеются, что мы так различно говорим. При Керенском в 1917 году я боролся против большевиков и говорил об этом с Борисом…