Тайна дела № 963 - Заседа Игорь Иванович - Страница 24

Сейчас его царствованию наступал конец, дни «мистера Водкина» были сочтены – скорее всего, это последняя аккредитация, оформленная им. Саня, наслышанный о художествах этой весьма в общем-то ординарной для застойных времен личности, до последнего момента не верил, что посчастливится поработать в Вене, и многочисленные читатели популярной газеты будут иметь «собственные глаза и уши» на Кубке. Когда же, все еще взбодренный полученным накануне паспортом и билетом, Саня в ранний петушиный час в Шереметьево услышал, что наши два места проданы какой-то туристской группе, то впал в отчаяние. «Говорил же – невезун я, – опущенно твердил он, отходя от стойки, где оформляют билеты. – Вот видишь…»

– Не дрейфь, улетим. Пошли к старшой…

Но и старшая, как вы сами слышали, наотрез отказала признать наши права на аэрофлотовский рейс и пообещала устроить на австрийский самолет сразу по его прибытии в Москву.

– А он возьми и не прилети, что тогда? – не сдавался Саня, с обреченностью стоика, решившего терзать себя до последнего.

– Пойдем-ка, Сашок, лучше в буфет, кофейка, пускай и растворимого, да выпьем.

Лапченко покорно побрел вслед за старым шереметьевским волком, знавшим куда более благословенные времена, когда утром перед посадкой, чтоб охладить взвинченные сборами да собеседованиями нервишки («не забывайте, товарищи, вы – советские люди, в одиночку ходить не рекомендуем, по двое, а лучше – по трое, так надежнее, в случае чего – только к руководителю группы или к… товарищу… он имеет на сей счет инструкции… и вообще мы верим, что вы…»), забегали на второй этаж и к кофе брали аэрофлотовские по вполне нормальным ценам коньячные стограммовики и поднимали первый тост за удачу, за победу нашей команды, героические действия которой мы страстно готовились живописать.

Был апрель 1988-го, можно сказать, разгар всенародной борьбы за трезвость, и в наших рядах появились малодушные, разуверившиеся в способностях вино-водочной промышленности удовлетворить их потребности, и потому приглашавшие минувшим вечером «разрядиться» у трехлитровой банки с прозрачно-сизым самогоном самой высокой, «шотландской» пробы. Самогонку окрестили «шотландской» с легкой руки одного сибарита с крайнего запада Украины, решившего – чем мы хуже, только что в юбках не ходим! – и взявшегося очищать нашу, хохландскую, местным торфом, в изобилии встречавшимся на каждом шагу, стоило лишь выехать за окраину. Не стану утверждать, что она уступала законодателям этой моды с далеких английских островов по вкусу, но по цвету светло-коричневый напиток вполне мог конкурировать с первозданной. Впрочем, о вкусах, как известно, не спорят, но пить «шотландскую» я не стал. И не по причине идеологической девственности, внушаемой нам с детских лет, а из-за головной боли, непременно возникающей после дегустации крепких напитков.

Мы присели к пластиковому столику, всыпали в каждую чашечку по два пакетика растворимого кофе, о котором было подлинно известно, что его в Бразилии пьют безработные и люмпенпролетарии, а у нас – весь народ в полном согласии с лозунгом, до сих пор украшающим все газеты, независимо от их ведомственной принадлежности: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Мысли мои нет-нет, да возвращались к теме, забыть которую мне было трудно.

2

– Вы утверждаете, что вас зовут мистер Олех Романько?

Рыжеусый здоровяк в форме сержанта королевской полиции явно подозрительно рассматривал давно небритого, мятого, скорее всего только что поднявшегося с одной из скамеек в Гайд-парке, где проспал не один час, прежде чем пришел в себя после пьянки, словом, беспачпортного бродягу, из тех, кто в немалом числе обитает в трущобах Лондона.

– Я – советский журналист Олег Романько, похищенный неизвестными лицами у гостиницы «Хилтон» в ноябре сего года, – снова повторил я свое заявление, а для версии еще и слово в слово по-русски, повторил, хотя, понятное дело, сержант в последнем не разбирался, и я лишь надеялся заинтересовать его необычным звучанием и хотя бы таким способом внести сомнение в его отчетливо написанное на краснощеком лице желание отправить меня, на ночь глядя, в кутузку до выяснения личности. Мой иностранный лепет, кажется, и впрямь подействовал, потому что «бобби» после секундного колебания опустился-таки на деревянный стул, жалобно застонавший под его мощным задом.

Сержант включил портативный персональный компьютер, выждал, когда на экране появилась надпись «готово», и двумя пальцами стал набирать мое имя и фамилию, а потом все остальное, что я успел ему сообщить. Проделав эту несложную процедуру, он откинулся на спинку и облегченно, словно закончил адову работу, вздохнул.

– Что теперь с вами делать, ума не приложу, – сказал он расстроенно. – Я передам новость в центр, да там ребятам сейчас не до… словом, им недосуг заниматься такими пустяками…

– Дайте, пожалуйста, телефон советского посольства, я позвоню туда, сообщу…

Пока сержант раздумывал, над его головой включился громкоговоритель и чей-то звонкий, как у пионера, голос задорно, с вызовом спросил:

– Вы никак спите, сержант? Впрочем, тысяча извинений, разве может спать славная лондонская полиция в столь напряженный час, когда на улицы нашего города, скорее напоминающего каменные джунгли, выходят… Кто там выходит, Гарри? Есть какой-нибудь улов?

– Привет, Дейв. Спасибо хоть ты обозвался, а то скукота смертная! – включился в разговор сержант.

– Что неужели снова в твое дежурство покой и тишина? Где перестрелки, где погони, где, наконец, леди и джентльмены, имеющие привычку именно в такие мрачные часы лишать жизни своих мужей, любовников, богатых тетушек или дядюшек! Послушай, Гарри, придумай что-нибудь, ты умница! Я не могу являться к шефу без какой-нибудь грязи, он и так зол, что его второй раз за неделю сунули на ночное дежурство, а тут еще я, бездельник. Неужто таки ничего?

– Чтоб мне провалиться на этом месте, Дейв! – Сержант был мягок и робок, как ягненок. – Разве я виноват?

– Это твои заботы, Гарри, – с железом в голосе оповестил несчастного стража порядка невидимый журналист (я уже догадался, что голос принадлежал не всевышнему, а ночному репортеру, вылавливавшему сенсацию, способную увидеть свет завтра утром). – У нас с тобой договор о сотрудничестве, а не полис на безбедное существование за мой счет, усеки это, сержант!

– Послушай, Дейв, не знаю, тут скорее какая-то липа, но явился с час назад один тип. – Сержант огорченно, как мне почудилось, вздохнул, еще раз окидывая меня взглядом. – Похож на одного их тех, что балдеют по ночам на скамейках в Гайд-парке… морда небритая, несет от него как от помойки…

– Ты мне мозги не пудрь, мама еще в пеленках стряхнула пыль с моих ушей и сказала, что нечего в этом мире прикидываться дурачком! Сам нюхай своего алика! Бывай!

– Погоди, Дейв, я ведь про самое смешное не успел, ты слышишь?

– Ну, быстрее, чем это он тебя рассмешил?

– Этот тип утверждает, что он – русский журналист, и его якобы выкрали полтора месяца тому назад (так, значит, они продержали меня полтора месяца? Полтора месяца? А как же Натали, как она прожила это время?!).

– Чего-чего? Ты не рехнулся, Гарри? Как его зовут, он сказал?

– Будто бы… сейчас гляну. – Сержант нажал кнопку компьютера и по слогам прочел – Олех Ро-ман-ко… Романко… А что?

– Он у тебя?

– Сидит передо мной и глядит на меня волком.

– Мистер Романко, мистер Олех Романко, вы слышите? Меня зовут Дейв Дональдсон, я из «Дейли таймс», скажите, что вы слышите меня и вы действительно советский журналист, исчезнувший из гостиницы «Вандербилд» полтора месяца назад?

Сержант обалдело уставился на меня.

– Вы слышите меня, мистер Олех Романко? – В голосе репортера слышалась знакомая мне дрожь, возникающая в тебе, когда ты нападаешь на что-то из ряда вон выходящее и начинаешь чувствовать себя гончаком, учуявшим дичь. Это профессиональное качество, оно или есть, или его не дал человеку бог, и тогда ему лучше бросать журналистику или… или переходить на составление передовых статей.