Обыкновенное дело - Залата Федор Дмитриевич - Страница 4

— Ну и ну, — усмехнулся майор, с любопытством разглядывая снимок. Фотограф изловчился так заснять офицера, что казалось, будто Париж лежит под его сапогом.

Ярута щелкнул ногтем по этому сапогу и перевернул страницу. Теперь офицер был уже в чине майора и давил сапогом другую землю, родную землю Яруты. Крым, золотой, солнечный Крым, этот надменный завоеватель щедро дарил своей Грете! Широко распростерши руки, сану в далекую перспективу гор, другую к зыбистому, залитому солнцем морю, — он самодовольно улыбался. Через весь снимок — размашистая надпись: “Милая Грета, твое море, твои горы! Я здесь, твой Вилли. Алушта, 1942 год”.

И хоть это была только фотография, майора Яруту всего передернуло. Он иронически усмехнулся и вынул из альбома обе фотографии. Немного подумав, он положил их в планшетку.

Узнав от лейтенанта Вощина, что майор Ярута с группой солдат заночует в имении, старший сержант Зименко облюбовал подходящую комнату, приказал солдатам убрать ее, выставил часового, а сам пошел “разведать местность”.

Сразу же за домом шумел большой старый парк. “Будь это у нас, определили бы под ясли или под школу — в самый раз. На биса одному хозяину столько роскоши… А то бы правление колхоза или клуб”, — размышлял Зименко, шагая по каштановой аллее. Аллея вывела его к пруду, чистому, тронутому сейчас легкой зыбью. Кое-где всплескивала рыба, и во все стороны разбегались круги. “Эх, удочку бы в руки да погоревать”, — мечтательно подумал старший сержант, заглядывая в то же время в ажурную беседку, обвитую начинавшими распускать листву побегами дикого винограда. Беседка стояла на самом берегу пруда. Зименко уселся в плетеное кресло и, поблаженствовав несколько минут, направился обратно другой тропкой. По ту сторону железной ограды виднелось в вечерних сумерках село. Старший сержант окинул неторопливым взглядом темные крыши, мысленно определяя, кто живет под ними… Обойдя весь парк, он вышел на хозяйственный двор, с трех сторон застроенный конюшнями, сараями, навесами. С детства знакомые, впитавшиеся в кровь запахи защекотали ноздри, напомнив о мирном пруде. Услышав мычанье, 3именно вошел в коровник.

В сумеречном дальнем углу возле яслей возился какой-то человек.

— Комрад, вер ист?.. Ком! — окликнул его старший сержант.

Человек обронил ведро и медленно повернулся к нему, подымая руки.

— Ком, ком! Чего трусишь, завоеватель? Ты кто? — ткнул Зименко в немца, когда тот подошел ближе. — Да опусти руки, обалдел, что ли? Фашист?

Человек отрицательно закачал головой и улыбнулся.

— Я не есть фашист, — неожиданно почти на чистом русском языке сказал он — Я есть ландсарбайтер

— Как?

— Батрак. Кажется, так говорят русские.

— Да ты кто — немец?

— Герман.

— Покажи руки.

Немец снова улыбнулся и протянул вперед обе ладони.

— Откуда знаешь по-русски?..

— В плену был.

— А-а, млеко, яйка, значит! — язвительно ухмыльнулся Зименко. — А как оттуда?.. Драпанул?

Немец, видимо, не совсем понял последнее слово “драпанул” и растерянно пожал плечами.

— Сталинград?.. Под Сталинградом в плен попал?

— Нэ Сталинград, — сказал немец. — Карпаты.

— Ого-о, Карпаты… Долгонько ты цел был. Значит, туда и обратно топтал нашу землю?

Немец опять отрицательно покачал головой.

— Плен попал в шестнадцатом году. Три года жил Сибирь. Работал у крестьянка. О, хороший женщина был солдатка Мария… Революция освободил, приехал Германия.

Зименко смотрел на мешки под глазами немца, на его длинные, натруженные руки и, к своему удивлению, убедился, что не чувствует вражды к этому человеку. Это было новое ощущение, потому что до сих пор в каждом немце сержант Зименко видел врага и только врага.

— Значит, освободила тебя революция, вернулся додому …батрайтен?

— Арбайтен.

— Один ворочаешь? — кивнул Зименко на коровник.

— Теперь остался один. Были русские, сербы, поляки. Все ушел.

— Трудно?

— Отшень. Короф много, один шеловек — трудно.

— Угу, — сказал Зименко. — Был и я колысь арбайтеном. До коллективизации. Знаешь, что такое колхоз?

— Слыхал. Русски комрад говорил. По радио Москва слыхал.

— Ты Москву слушаешь?

Немец кивнул.

Зименко еще раз окинул его взглядом, одобрительно крякнул и полез в карман за кисетом. Сегодня он был благодушно настроен, и ему хотелось запросто поговорить с собратом по крестьянскому пруду, расспросить, как всё же тут живут простые люди, в этой распроклятой фашистской Германии.

— Закурим, комрад?.. Тебя как зовут?

— Генрих Кипке, Генрих… В России звали — Гриша…

— Закуривай, комрад Гриша, русского табачку, — протянул Зименко кисет. — Меня Максимом кличут.

…Когда минут через двадцать майор Ярута в поисках Зименко забрел на хозяйственный двор, он нашел его сидящим на бревне возле конюшни рядом с пожилым, рабочего вида немцем. Оба неторопливо, смачно сосали скрутки, мирно о чем-то рассуждали и даже не сразу заметили появление майора.

— Вы меня? — вскочил старший сержант, заметив, наконец, приближающегося Яруту. — Так что виноват, товарищ майор. Затрымався тут трошки с комрадом Гришей. Разъясняю суть да дело и что почему. С понятиями человек. И кумекает по-нашему.

IV. НА СБОРНОМ ПУНКТЕ

Ночь и полдня прошли для Вощина безрезультатно.

На сборном пункте скопилось столько народу, что канцелярия коменданта не успевала брать всех на учет. Люди всё прибывали — в одиночку, группами и целыми толпами. Шли пешком, ехали на подводах, велосипедах и на попутных военных машинах.

Если даже предположить, что интересовавшие лейтенанта двое находились здесь, то всё равно быстро разыскать их в этой многотысячной массе было практически почти невозможно, если принять во внимание, что лейтенант только и знал об этих людях, что девушку зовут Наташей, а парня Ваней, и что работали они у лесника Вульфа. Но лейтенант не терял надежды. Он уже успел найти в списках более семидесяти Наташ и около ста Иванов, но всё это были не те…

В обед, когда лейтенант, изрядно уже устав от бесконечного чтения фамилий, сидел в канцелярии и устало перелистывал списки вновь прибывших, к нему подошел связной.

— Вас просит подполковник Югов, — сказал он.

Комендант был в кабинете не один. За столом сидела девушка в солдатской гимнастерке, без погон, в кирзовых сапогах. С первого же взгляда можно было видеть, что военное обмундирование еще не стало ей привычным.

— Лейтенант, познакомьтесь, — Наташа Шумилова, — сказал подполковник. — Не та ли это Наташа, которую вы так упорно разыскиваете?

Вощин живо обернулся к девушке.

— В таком случае вы, товарищ подполковник, чародей. То, чего я не мог сделать за двадцать часов, вы совершили так легко, — пошутил он.

Наташа теребила пальцами кончик лежавшей на груди черной косы и в упор, строго смотрела на лейтенанта. Она собиралась что-то сказать, но уголок ее рта задергался, задрожали полные губы, а черные, как лесная ягода, глаза наполнились слезой.

— Ну, ну, Шумилова, что вы, — положил ей руку на плечо Югов. — Так мы не договаривались. Вы лучше сообщите лейтенанту всё, что вы мне рассказывали, это по его части. Видите ли, лейтенант, Наташа Шумилова два с лишним года работала здесь неподалеку у одного лесника и утверждает, что он причастен к расстрелу военнопленных и советских граждан.

— У лесника? — переспросил Вощин, сдерживая охватившее его волнение.

— Он здесь, недалеко, — заговорила наконец Наташа. — Но вы не подумайте, что я у него работала и потому наговариваю… И даже не потому, что… — она не договорила и вдруг заплакала.

— Лесник. Это интересно, — сказал лейтенант, ожидая, пока девушка успокоится. — Очень интересно. Кажется, именно вас, Наташа, я ищу почти сутки.