Жесткий контакт - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 9

– Да знаю я! Знаю! – крикнул мужчина. – Не переживайте, ребята. Мы их напугаем, и они уйдут. А в случае чего отобьемся, не впервой.

Да уж, не впервой. В последний раз двуногие появлялись весной. Как раз только сошел снег, и в одно прекрасное, солнечное утро женщина, как и сегодня, молча ушла в никуда, а волки встретили мужчину на выходе из избушки. Точно так же, как сейчас. В то чудесное весеннее утро двуногие опять шли через болото. Почему «опять»? А потому что и до того, минувшей зимой, и еще раньше, прошлой осенью, и год, и два года назад люди все время пытались пройти через болото. И сам он, нынешний хозяин избушки, обрел крышу над головой нечаянно и негаданно, едва не погибнув в болотах. Ну, да речь не об этом. Прошлой осенью и позапрошлым летом люди совершенно случайно забредали в гнилые топи. А вот две группы последних визитеров, зимние и весенние, совершенно точно рисковали жизнями ради встречи с ним, Робинзоном тайги, другом волков, сожителем местной женщины. Ну почему людям всегда и всего мало? Кому и, главное, зачем приспичило искать в зеленой вселенной Тайги одинокого отшельника? Кому там неймется в племени отщепенцев? Чего им надо? Живет себе человек отшельником, никого не трогая, и вы его не трогайте, а то... А то пожалеете, ох пожалеете...

Деревья подступали вплотную к избушке. К болотам вела едва заметная тропинка, петляющая меж живой колоннады. Мужчина вспомнил, как брел, не замечая никаких тропинок, весь мокрый, весь в тине, облепленный гнусом, непомерно усталый, брел и радовался, что выбрался из топи, что под ногами твердая земля. И вдруг увидел избушку. Почерневшую от времени хижину. Скособоченную, с просевшей крышей. Поначалу он не поверил своему счастью, решил, что глаза лгут. Подбежал к избушке, огладил влажными ладонями мшистый сруб, прижался щекой к неживому дереву. Он еще не знал, что внутри его ждут настоящие подарки судьбы – железный чайник, алюминиевая миска, кружка, ржавая консервная банка, полная гвоздей. И пошел дождик. Он спрятался под крышей, сквозь прорехи протекала вода, но он нашел железно-алюминиевые сокровища, нашел пристанище и был счастлив. То время сам для себя мужчина называл «временем без ножа». Штык-нож в ножнах у него появился позже. Фабричное армейское оружие он приобрел в бою с первыми залетными соплеменниками. Они нападали, он защищался. Наверное, перейдя болото и случайно наткнувшись на уже неплохо обихоженную, уже заметно обжитую хижину, нападающие тоже ужасно обрадовались. Но их радость была радостью мародеров, их счастье – счастьем грабителей. Он убил двоих. У одного был штык-нож, что болтался сейчас у мужчины на поясе. Остальные четверо предпочли бегство. Назад к болотам. Пробрались ли обратно через топи? Наверное. А быть может, и сгинули в трясине. Неважно. Важно лишь то, что черепа двух первых пришельцев-агрессоров стали устрашающими знаками на границе твердой земли и болотного мха. Именно тогда трофейным ножом мужчина вырезал на дощечке надпись: «Стой! Дальше смерть! Поворачивай назад!»

Тропинка совсем потерялась в траве, которая по мере приближения к сырым низинам росла гуще и сочнее. Деревья, напротив, поредели. Деревца подлеска, как стайка подростков, группировались кучками, издали напоминая кусты. Бородатый мужчина с дротиком в руке и ножом на поясе замедлил шаг. Невидимая тропинка вела его под горку. Впереди открытое пространство, полянка с одиноко торчащей посередине засохшей корявой березой. Если сравнивать болото с морем (хотя бы с Саргассовым), то полянку справедливо сравнить с полуостровом. Лет через сто болото размягчит, а затем и поглотит узкий перешеек, соединяющий поляну с твердью земли, и она превратится в остров на границе болота. А лет через триста остров зарастет мхом, прогниет лужами, осока вытеснит траву, чахлые деревца источат корнями увлажненную землю, и поляна исчезнет совсем. Но пока она еще не сдалась и пока еще похожа на пришвартованный к берегу плотик с березой-мачтой. Минуя эту полянку, из болота не выбраться. Во всяком случае, даже зимой рискованно идти в обход. Может быть, и есть обходные пути через болота, более того – скорее всего, они, конечно же, есть, но далеко. Так далеко, что пробирающиеся теми путями люди не представляют ни опасности, ни интереса для хозяина затерявшейся в тайге избушки.

Когда до полянки-островка осталось всего ничего, шагов сто, мужчина остановился. Прислушался. Понюхал воздух. Низко присел и следующие пятьдесят три шага передвигался крадучись, то и дело останавливаясь, поглядывая по сторонам. Последние сорок семь метров мужчина предпочел не измерять ногами, а проползти...Сорок семь метров? Ха! Протяженность последнего участка пути крайне сложно поддается замерам, ибо его мужчина прополз на брюхе, зигзагом, от одного скопища молодых деревьев к другому, выбирая маршруты передвижений, сообразуясь с высотой травы. Полз по-пластунски, прячась в растительности от возможных досужих или заинтересованных взглядов пришлых собратьев по биологическому виду.

Аккурат на самом перешейке подрастали молоденькие, но уже кривенькие березки. Даже не деревца-подростки, а скорее, еще деревца-дети, болезненные, со слабенькими бледными листочками. Много, целая миниатюрная рощица на краю небольшого обрыва. Островок лежал как бы ступенькой ниже, и наблюдательный пункт, лучше березовой рощицы, невозможно было придумать. Медленно и аккуратно мужчина пробрался меж деревьев-прутиков, подполз к краешку обрыва-ступеньки, чуть-чуть раздвинул жирные травяные стебли костяным наконечником дротика, и поляна стала видна, что называется, как на ладони.

Под кривыми ветвями мертвого дерева, торчащего в центре поляны, прислонившись спиной к широкому стволу, сидел человек. Среднего роста и возраста тип, абсолютно лысый, с пегой, клочкастой бороденкой, в ношеной гимнастерке устаревшего образца без лычек и без погон, при «офицерском» ремне и в широченных галифе на босу ногу. Рядом сушились хромовые сапожки и хлопчатобумажные портянки. Если бы видимые участки голого тела – кисти рук, икры и стопы лысого – не были испещрены синюшными наколками, то более всего он походил бы на партизана времен Второй мировой. Однако татуировки красноречиво свидетельствовали – лысый прежде всего «блатной». Притом со стажем. На варикозной голени тюремный шрифтовик наколол банальное «она устала», на тыльной стороне ладошки правой руки аббревиатуру «СЛОН», то бишь: «смерть легавым от ножей», на левой ладони короткое и категорическое «сдачю», и, само собой, фаланги всех без исключения пальцев обеих рук украшали чернильные перстни.

Голая макушка блатного упиралась в прибитую к стволу драгоценным гвоздем серую дощечку с резным предупреждением: «Стой! Дальше смерть! Поворачивай назад!» Лысый лениво отмахивался от назойливых комаров и демонстративно не обращал внимания на человеческие черепа, что были нанизаны на облезлые, куцые ветки над его головой. Два черепа с дырками в темечках, как две обглоданные косточки на гнутых шампурах.

Откуда-то со стороны болот прилетела сорока. Уселась на сучке подле одного из черепов. Не столько из желания найти что-нибудь вкусненькое, сколько из любопытства, засунула клюв в пустую глазницу. Лысый задрал подбородок, запустил пальцы в редкую растительность на тощей шее, почесал, поскреб ногтями кадык и, собрав губы трубочкой, громко свистнул. Перепуганная сорока сорвалась с сучка, замолотила крыльями по воздуху, ракетой устремилась прочь, подальше от странного существа, издающего непонятные звуки. Лысый обнажил два неполных ряда гнилых зубов, расплылся в глупой, слюнявой улыбке. Но улыбка на его некрасивом лице продержалась недолго. Птица еще не успела перелететь открытое пространство поляны, когда со стороны леса, будто в ответ на посвист блатного, завыли волки. В две глотки. Надрывно и протяжно. Лысый вздрогнул. По лицу блатного пробежала судорога животного страха, и довольная улыбочка мигом преобразилась в злобный оскал. Лысый встрепенулся, вытянулся, потом сгорбился, подтянул колени к животу, перевалился на бок. Теперь он не сидел, расслабленно прислонившись к стволу, а прятался за ним, весь напряженный, в любую секунду готовый к бегству или к драке.