Жесткий контакт - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 18

Так случается в конце лета – ничто не предвещает грозы и... О чудо! Трам-тарарам в небесной канцелярии! Воют трубы ветров, трещат ветки, заливает небо серая мгла, и вот уже звенят бубенчики первых дождевых капель.

Лай собак стих. Собачью свору проводники-кинологи срочно повернули назад к вертолетам. Первые капли дождя пали на землю, вертолеты взметнулись к серым тучам, спеша улизнуть подальше от грозового фронта. И в злобном отчаянии большой вертолет напоследок изрыгнул огонь.

Вертолетчики дали наугад несколько бесполезных и бессмысленных ракетных залпов. В местах попадания вздыбилась, разметалась комками земля, качнулись и упали сосны, зашипело пожирающее древесину пламя.

Ливень потушил очаги пожарища, ливень хлестал землю бичами капель почти сутки. Почти двадцать четыре часа форы подарила природа Шаману с Психом, и они воспользовались подарком, ушли...

– Уа-й!.. – Псих споткнулся, наступив случайно между шпалами. Замахал руками, ища равновесия в пространстве. – Уу-у, в рот пароход!!!

Псих уселся задницей на рельс, порывисто скинул с плеч рюкзак, скорчил неподражаемо обиженную рожу и потянулся руками к правому сапогу.

– Ногу зашиб? – Шаман остановился. Посмотрел на Психа, не удержался, задрал голову, посмотрел в небо.

– Кажись, копыто, это самое, подвернул... Шаман, слышь, подмогни саблю с хребтины снять, мешает нагинаться.

– Сейчас... – Шаман подошел к стенающему на рельсе Психу, помог справиться с хитрой портупеей.

– Сабля, сука, по хребту елозит, мозоль натерла, – пожаловался Псих.

– Не сабля это, а меч. Сабля, она изогнута и рассчитана на работу из седла. Прямой меч – оружие пеших. В отличие, например, от шпаги, меч тяжел, им можно и оглушить, ударив плашмя по каске, или...

– Будя лекции читать, ученый! Дерни, слышь, ногу, болит, сука.

– Сапог сними.

– Ща... Уа-й!.. Ой-е... Гляди, снял. Зырь, как пухнет, собака!

Сапог упал на насыпь справа, грязная портянка легла слева. Смердящая потом, вся в наколках стопа Психа действительно припухала в подъеме.

Шаман обошел сидящего на рельсе блатного, опустился перед ним на корточки, легонько коснулся кончиками пальцев припухлости на стопе.

– Мамочка дорогая!.. – Шаман сокрушенно покачал головой. – Не иначе, перелом или трещина.

– Во, сука, подляна, а?! – Псих склонился к ноге, ткнул татуированным пальцем в опухоль, вскрикнул. – У!.. Слышь, Шаман. Чо теперь, а? Ты меня бросишь, в натуре, как шакал? А? Кореш? Кинешь одноногого земляка подыхать на рельсах?

– На совесть давишь? – Шаман улыбнулся. – Прошлой ночью твоя очередь была спать, я дежурил, а ты, землячок, заворочался во сне и заговорил. Интересные вещи ты, братишка, рассказывал. Сначала какую-то Люсю звал. Жалобно так клянчил – «Люся, иди сюда», а потом этой, явившейся в твой сон Люсе клятвенно обещал вернуться. Красиво говорил, рассказывал своей Люсе, дескать, идешь по шпалам, вокруг ни души, кроме Шамана-бутерброда. Я, конечно, не эксперт по блатному сленгу, но чего означает «бутерброд» – знаю. Слыхал, как, собираясь сдернуть с зоны, опытные зэки агитируют бежать вместе с ними какого-нибудь лоха, чтобы, когда совсем голодно станет, скушать лопушка. Человечинка, она, говорят, сладкая...

– Шаман! – Псих попытался вскочить, но сдуру загрузил травмированную ногу и повалился на колени. – Шаман! Падлой буду, бредил я во сне! Никакой Люси не знаю! Гадом буду!..

– Уймись, Псих! Успокойся! Я тебя не брошу...

– Обзовись!

– О, черт. Смешные вы, блатные. Ей-богу, смешные... Честное пионерское, не брошу. Доволен?

– Шаман... – Глаза Психа увлажнились, губы скривились. Вид зэка, готового вот-вот расплакаться, был трогателен и жалок. – Шаман, друган! Пидором буду! Мамой клянусь! Спасешь меня, не пожалеешь! Отслужу собакой! В «шестерки» к тебе пойду... – Ой, ну вот только слез не нужно, ладно?! В «шестерки» он ко мне пойдет, видали? Ха! Давай для начала докуда-нибудь дойдем, доковыляем, а после будем считаться. О'кей?

– Не бросишь меня?..

– Нет! Хотя и стоило бы. Хорош ныть. Сейчас больно будет. Пощупаю кость, ежели перелом – постараюсь вправить. Наложим тебе шину из... придумаем, чем зафиксировать стопу, забинтуем ее, и похромаешь дальше, опираясь на меч, как на палку. Понял?

– Падлой буду, я для тебя, друган, чего хочешь...

– Хватит лирики! Стисни зубы и терпи, не мешай костоправу работать.

Часа через два они снова шагали по шпалам. К счастью, перелома у Психа не было, всего лишь вывих, правда, сильный. Конечно, темп передвижения отличался от прежнего, но все же они продолжали идти. Кое-как Псих приноровился наступать на лишившуюся сапога, перебинтованную портянкой стопу, худо-бедно, но ковыль-ковыль-ковылял. И даже разговаривал при этом.

– Слышь, Шаман, чой-то долго, это самое, тундра кругом...

– Хы! Ну и сказанул ты, приятель, – «тундра»! Тундра совершенно другая, она живая, а вокруг мертвое поле. Такое впечатление, что лес выгорел дотла, до корней, лет несколько назад, и едва-едва землица очухалась, травкой проросла. Загадка – почему шпалы и рельсы сохранились? Вопрос – почему столько дней идем и ни одного товарняка? Да и на предмет выгоревшего леса я погорячился. С чистым полем вокруг тоже загадка. Не бывает таких равнин, от горизонта до горизонта. Не должно быть.

– Шаман, а ты ваще кто?

– В каком смысле?

– Ну-у, ва-ще. Ну, это самое, раньше, до того, как тебя мусора замели, ты кем был? На что жил?

– Удивляюсь я тебе, землячок приблатненный. Насколько знаю, по вашим воровским законам западло уподобляться прокурору и копаться в чужих биографиях...

– Это самое, прощенья просим, если...

– Да ладно! Брось извиняться. Путешественник я.

– Чаво?

– Ни «чаво», а «кто». Путешественник.

– Стебаешься?

– Ни фига. Честно – путешественник. Когда-то, очень давно, я учился в университете. Потом... Неважно, что потом. Взрослел, умнел. Работал... Кем я только не работал. Инструктором по выживанию, переводчиком... ха, народным целителем... В конце концов стал путешественником.

– А как это? Ну, это самое – работать путешественником? Разве ж этим зарабатывают?

– Не веришь? Зря! Я правду говорю. Работа как работа. Ищешь спонсора, лучше западного, заключаешь контракт, и вперед! Ножками на Северный полюс в одиночку, с лейблом какой-нибудь фирмы на спине, в «зимних» кроссовках другой фирмы на ногах, с радиостанцией третьей фирмы... Или пилишь через Сахару, опять же в гордом одиночестве, на фирменной, специально под тебя собранной тачке. Или на яхте...

Шаман замолчал. Остановился. Вскинул руку, жестом прося молчания у разинувшего было рот Психа. Прикрыв глаза и вытянув шею, Шаман прислушался. И ничего особенного не услышал. Показалось? Шаман присел, приложил ухо к ржавому рельсу.

– Спокойно, Псих. Без паники. Железная дорога ожила.

– Чаво?..

– Чавокалку захлопни и хромай давай, вниз с насыпи. Едет что-то и, естественно, кто-то по железке. Понял?

– Паровоз?

– Кабы я знал...

– Это самое, а где ж мы сховаемся?

– Хороший вопрос! Забыл нашу легенду?

– Не-е! Помню! Мы, это самое, бичи мы...

– И все! И больше ни слова, ни звука! Мы – вольнонаемные. К кому нанялись, зачем, отчего вооружены, откуда одежда – молчок. По мере развития беседы соврем чего-нибудь, если... Если, конечно, нас сразу же не начнут убивать.

Они спустились с насыпи и присели на покрытую редкой травкой землю. Так, как будто давно сидят, как будто так и надо. Из рюкзака Психа достали сухие полешки, мол, костерок собираются запалить. Псих вытянул, выставил напоказ перебинтованную ногу, рядышком, в зоне досягаемости, пристроил оба арбалета. А оба меча воткнули в землю рядом с Шаманом. Ежели чего – Псих будет стрелять, Шаман – драться. Но первое впечатление они должны производить безобидное, и посему кореша загодя заставили свои лица улыбаться, а тела непринужденно расслабиться.

Они успели выстроить мизансцену «охотники на привале» за несколько минут до появления темного пятнышка на горизонте, там, где рельсы сливаются в одну тонкую линию и пунктир шпал совершенно не просматривается. Пятнышко лениво росло, приобретая четкие, правильные очертания. До пятнышка, которое уже и «пятнышком»-то не назовешь, оставалось с километр, когда стало окончательно ясно – по рельсам движется дрезина на ручном ходу. Три человеческие фигуры теснятся на платформе дрезины. Кроме людей, на дрезине присутствовали вполне прозаические тюки и баулы – стандартная поклажа челноков с вещевых рынков. Люди одеты, хвала богам, не в камуфляж, скорее, в одежды туристов-пешеходов. Куртки-ветровки из грубой, толстой ткани с капюшонами, такие же штаны. Ботинки-говнодавы. Под куртками неопределенного цвета рубахи. На голове у одного – засаленная кепка. Вот уже и кепку можно детально и отчетливо рассмотреть, и все остальное. Трое на дрезине как на ладони. Двое небритых суровых мужиков лет сорока (в кепке и без) и один – на десять годочков помоложе, в очках.