Последний вампир - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 26

Джентльмен в водительском кресле, не дождавшись от Сергача ответной реплики, вздохнул и продолжал словоизлияния:

— Ребенком я читал запоем классику, обожал Льва Николаевича. «Анну Каренину» проглотил в девятилетнем возрасте и ночь напролет рыдал над горькой долей Сережи Каренина. Русскоязычная классика в зарубежье издавалась широко, но в двенадцать я случайно прочел опус Ювачева, Даниила Ивановича, известного более под псевдонимом Хармс, и с первой строчки растворился в эстетике ОБЭРИУ, печенкой понял — это мое. Вы не представляете, сколько времени я тратил в отрочестве на поиски книжек обэриутов. Меня знали в лицо и по имени все парижские букинисты, мадридские собиратели книжных редкостей, лондонские библиофилы. Наша семья постоянно мигрировала по Европе, папенька вечно был в делах, а я все свободное время проводил в книжных лавчонках. Начав с обэриутов, мало-помалу пристрастился к поискам вообще книжных редкостей. Папенька благоволил моему хобби, я никогда не был стеснен в средствах, и меня, ребенка, частенько обманывали книжные «жучки». Однажды, представляете, всучили рукописную Библию времен Крестовых походов, а она оказалась подделкой. Шли годы, я мужал, умнел и юношей редко тратился на раритеты без консультации экспертов. Унаследовав семейное дело, я вовсе отказался от приобретения сомнительных древностей, целиком сосредоточился на собирании всего, что касалось любимых обэриутов, вплоть до детских журналов «Чиж» и «Еж» со стихами Николая Михайловича Олейникова совершенно не обэриутского толка. Но для того и существуют правила, чтобы случались исключения. Однажды я отправился по делам в Румынию, впервые побывал в коммунистической стране и поразился, за какие гроши в Бухаресте можно достать по-настоящему редкие книги. Ни о какой экспертной проверке книжных раритетов на месте не могло быть и речи, как вы понимаете, но бывает, что и подделка тоже раритет, вопрос в цене, а просили румынские книжники сущие пустяки, как я уже говорил. Среди прочего я купил два рукописных томика, на вид совершенно древних. Прельстился их ветхостью в обложке из совершенно почерневшей телячьей кожи, невзирая на полнейший мой дилетантизм касательно старорумынских наречий. Купил, как мы, русские, говорим, «кота в мешке», двух тощих котов, только и поняв арабские цифры на титуле — один и два, поняв, что томики в паре. Я и не подозревал, каким образом томики, писанные в незапамятные времена гусиными перьями, повлияют на мою жизнь. Я и не догадывался, насколько они бесценны, когда из совершенно праздного интереса отдавал копию первого тома на перевод Жану. Мы с Жаном давние приятели, у нас общая альма-матер, Сорбонна. Я, наследник капиталов, и он, сын часовщика, мы имели честь состоять в одном студенческом братстве, хотя и посещали разные кафедры. Жан подавал большие надежды, талант к языкам имел необычайный. Стесненный в средствах, он, обормот, оставил аспирантуру и записался в Иностранный легион. В Африке попал в плен к туземцам, и дикари покарали красноречивого толмача отсечением языка. Вдобавок Жан подхватил малярию с последующими осложнениями. Я навещал его по старой памяти, больного, почти что клошара, бомжа по-вашему. Заказывал перевод со старорумынского бедняге Жану скорее из жалости, как у вас говорят: «дал подзаработать». Озадачил беднягу старорумынским, занял полиглота делом. Моему удивлению не было предела, когда год спустя, оказавшись в Париже, я заглянул к старине Жану и застал его цветущим, полным сил. Да вы посмотрите, посмотрите на него, Игнат Кириллович! Поверните, поверните голову! Каков здоровяк мой Жан. Разве скажешь, что были времена, когда сидящий справа от вас богатырь еле ноги передвигал?

Амбал с пистолетом, стреляющим серебром, замычал и указал перстом на лобовое стекло.

— Вижу, Жан, старина. Вижу. Крыша строения посередине двора дымится. Селекционная ловушка горит. Пожар. Неважный из Жана вышел электрик-подрывник, доложу я вам, Игнат Кириллович. Собаковод Жан не в пример замечательнее. По вашей вине, Игнат Кириллович, моя псарня обеднела. А последнего элитного пинчера Жан пристрелил, к вашему сведению, из сострадания. И вас жаль, и пинчера. Доберман мог бы и ослушаться воли властелина, мог бы вцепиться в ваше горло, коварно выждав подходящий момент. Слишком жестоко держать последнего добермана вместе с вами в машине и не позволять ему отомстить за гибель стаи. Не менее жестоко бросать его одного в лесу. Оставлять, как капкан для первого встречного из рода человеческого. Слишком страдает собака без стаи, слишком жаждет мести. Существа, рожденные жить в стае, не должны страдать от одиночества. Пинчер уже в собачьем раю, со своими. Надобно всегда стремиться к своей стае, Игнат Кириллович. Любой ценой, всеми фибрами. Особенно нам, чернокнижникам, дерзнувшим спорить с уставами природы. Мы с вами, Игнат Кириллович, родственные души и схожие биологические системы, нам предписано держаться вместе. Вы находитесь на следующей эволюционной ступени по отношению ко мне и тем более к Жану. Старина Жан задержался на «ступени крови». Всего ничего с тех пор, как мой верный Жан выходит днем, не страшась открытого солнца, всего год, как он шагнул на «ступень наслаждения соком жизни». Я оказался усерднее и талантливее. Я давно у подножия Трона Драконов и алчу Венец Венцов. Сдается мне, вы. Игнат Кириллович, подобрались к этапу венчания с Вечностью ближе всех из живущих и существующих. Не постесняюсь назвать вас ПОСЛЕДНИМ ВАМПИРОМ на троне Детей Ночи. Нам с вами, и вам, и вам — я настаиваю, выгоднее держаться вместе, стаей. Поделитесь с младшими братьями, благодарность наша будет без меры и без границ. Пять губительных элементов — огонь, вода, ядовитые испарения, ткани запретных растений, серебро — страшны и вам, и мне, и Жану. Я не угрожаю, я прошу вас, Игнат Кириллович. Прежде всего и нижайше о прошении. Второй том рукописи кончался строкой — ищи третью книгу. Я потратил на поиски состояние, нашел документальные свидетельства об уничтожении третьей части рукописи Инквизицией и впал в отчаяние. Но возликовал, отыскав упоминание у алхимика Гельфуса о существовании полного собрания заветов о всех трех частях, собранных воедино еретиком-агностиком в десятом веке Эры Креста, о книге, избежавшей костра. Я продолжил поиски с утроенным рвением, я посвятил им жизнь. Следы наследия Драконов нашлись, и вели они в Россию. Я, урожденный русак, посчитал это добрым знаком. Когда же след затерялся среди родных погостов, я сменил тактику, начал искать не зафиксированный на пергаменте метод, а воплощенный в человеке результат. Наитие подсказало, в какой среде искать старшего брата. Вспомните, брат мой, какой восторг вызывает пробуждение наития на подступах к ступени наслаждения соком жизни. Я скупил все базы компьютерных данных на всех эзотериков России и составил программу селекции. Реинкарнацию далай-ламы ищут по меньшему количеству признаков, я заложил в селекционную программу великое множество параметров. В результате получил четырех кандидатов в братья и одну в сестры. У каждого из вас был свой процент соответствия. У вас, Игнат Кириллович, средний, наибольший у Яна Альбертовича и не намного, на пункт, отставал Станислав Свиноренко. Любопытство и нетерпение глодали — кто же из вас хранитель книги? Жан предлагал спрятать подсматривающую оптику с микрофонами в помещении для прямой селекции. Я не посмел, не дерзнул. Знаю на собственном опыте, каково это, когда наблюдают за твоим проявлением силы. Все равно что за тобой подсматривают в уборной. Нам надлежит держаться стаей, но охотиться в одиночку. Слишком интимный процесс — охота. Сызнова вас прошу, Игнат Кириллович, собрат мой, простите меня, дерзкого, за причиненные неудобства. Социально вы более ни в чем не будете терпеть нужду, я вас всем обеспечу, а вы, пожалуйста, отдайте книгу в руки просящего и алчущего. Жан прекрасно поднаторел в старорумынском, коли есть у вас сомнения в некоторых строчках, он поможет и вам, и мне, и себе. Мы стая, нам предписана взаимовыручка. — Джентльмен-оратор в водительском кресле повернул ключик в замке, который ничего не запирает. Застучал поршнями мотор. — Поедемте, пожалуй. Вскоре запахнет горелым мясом, видите, как разгорается пожар? Это оттого, что ветер усиливается. Помяните мое слово — быть к ночи дождю с грозой. «Мерседес» поехал задним ходом и пятился уверенно метров полста, пока не доехал до зеленого пятна поляны, примыкающей вплотную к дороге. На ровной, словно поле для гольфа, полянке «мерс» развернулся задом к столбику дыма, к солнцу у горизонта, и не спеша выехал обратно на дорогу. И покатил плавненько, легко.