Час ворона - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 21

3. Белый танец со Смертью

– О-о! Станислав Сергеевич! Вижу, вы меня узнали. Ах-ха-ха... – рассмеялся человек со шрамом беззлобно. – Рад, весьма рад вас видеть. Возмужали, Станислав Сергеич, и длинные волосы вам к лицу. Проходите смелее, что ж вы застряли на пороге. Будьте добры к стеночке встать и остальных поставьте, пожалуйста, к стеночке, а мне и Любови Игнатьевне попрошу принести на чем сидеть. В ногах, господа, правды нет... но, правды нет и выше! Ах-ха-ха-ха...

Меня подтолкнули в спину зонтиком-шокером. Слава богу (спасибо черту), использовали шокер просто как указующий жезл и избавили позвоночник от стимулирующего разряда силой в полтора ампера, зато напряжением в шестьдесят тысяч вольт. Я первым уперся лопатками в стену и наблюдал, как суетятся люди посреди солярия.

Двое мужиков толкали Анатолия, направляя его стопы в мою сторону. Еще двое подгоняли Захара. Промчалось несколько суетливых секунд, и Анатолий уперся спиной в стену справа от меня, а Захар слева. В пяти шагах от нас впереди шеренгой выстроилось шестеро мужчин с причудливого вида автоматами в руках. Условно можно сказать, что мужчины-автоматчики разбиты на пары. Каждая пара держит на прицеле одного из пленников. Между автоматчиками значительные интервалы. То ли для того, чтобы нас хорошо было видно из другого конца солярия, то ли чтобы автоматчики не заслоняли пленникам обзор. Впрочем, «автоматчиками» я их обозвал машинально. Как я уже говорил, автоматы в руках у мужиков были причудливые, какие-то ненастоящие и более всего походили на хорошо сработанное, несколько гротесковое, игрушечное оружие или на реквизит для фантастического кинобоевика. Вот омоновцы, те были настоящими автоматчиками, а эти – какими-то пародийными. Вдобавок к непонятному, нелепому, а оттого и совсем нестрашному оружию морды у мужиков и их одежда вид имели самый что ни на есть обыкновенный, как и у тех двоих, что привели меня в солярий, а до этого подпирали с боков на заднем сиденье автомобиля. (Кстати, конкретно эти двое, прислонив меня к стенке, отошли к двери, откуда мы пришли, и остановились у порога, думаю, в качестве часовых-охранников на случай, если кто из пленных надумает рвануть к знакомому входу-выходу.) Таких мужиков, правда без игрушечных автоматов, полным-полно на любой из площадей у больших московских вокзалов. В меру обеспеченные транзитные пассажиры мужского пола, следующие из Мурманска в Краснодар, выглядят точь-в-точь, как эти – с игрушками-бластерами. Я попытался было рассмотреть внимательно ту пару, что стояла напротив и метила в меня, но глаза не нашли, за что зацепиться, кроме как за экзотическое оружие, и взгляд сам собой побежал по стенам солярия, отыскивая детали, которые я сразу не заметил, войдя в помещение.

На первый взгляд солярий показался «глухой» коробкой со стеклянной многосекционной крышкой. Ан нет! При внимательном рассмотрении наблюдались здесь и горшки с цветами, задвинутые в один из четырех углов, и горка пляжных топчанов у стеночки, и декоративный грот наподобие камина, вмонтированный в дерево стены прямо напротив меня. Этакий водный камин (или антикамин). Лепная пещерка с маленьким водоемом там, где в камине положено тлеть углям, и тихим веселым водопадом вместо язычков пламени, шуршащим совсем, как дрова в костре.

Челядь, не обремененная фантастическими автоматами, общим числом четыре человека, притащила господину и его даме два шезлонга. Матерчатые полукресла установили в двух метрах от цепи «автоматчиков», господа сели, а четверо слуг встали за спинками шезлонгов. Пока господа рассаживались, я заметил, что в помещение ведут две двери. Первая – та, откуда я пришел. Эта дверь располагалась в углу одной из стенок прямоугольного помещения. Именно на эту стенку я сейчас и оперся спиной. Если войти в знакомую мне дверь и пересечь солярий по диагонали, то упремся носом во вторую дверцу, зеркально-перевернутое отражение первой. Дверь номер два находилась как раз рядышком с каминообразным водяным гротиком.

– Осматриваете помещение, Станислав Сергеевич? – усмехнулся человек со шрамом, поудобнее устраиваясь в шезлонге. – Нравится? Не правда ли, напоминает спортивный зал, да? Раньше здесь было много зелени, пальмы в кадках и все такое... Зимний сад, одним словом... Я распорядился все убрать, расчистить, чтобы больше было похоже на спортзал. По-моему, получилось весьма недурно, не находите?

Пластырь на губах не позволял ответить, однако замотанный липкой лентой рот и скованные за спиной руки больше не пугали, как прежде. Я успокоился и сам недоумевал, почему. Порывшись в себе, я понял причину внезапно уравновесившегося состояния. Оказалось, что я пару часов назад чересчур испугался омоновцев с их настоящим оружием и узаконенной вседозволенностью. Подсознательно я, привыкший рассчитывать на собственные кулаки, боялся пули, как боксер удара ногой в пах. А сейчас умом понимал, что ненастоящие автоматы в руках у мужиков с рожами среднерусских обывателей должны иметь какой-то неприятный секрет, но подкорка отказывалась всерьез воспринимать шутовское оружие. И страх смерти, мгновенной, неотвратимой, страх чувствовать прямую зависимость от чужого грубого пальца на спусковом крючке – эти страхи исчезли. А еще раньше исчез самый страшный из всех людских страхов – страх перед неизвестностью. Я узнал человека со шрамом. Я догадался, что с минуты на минуту ко мне, Толику и Захару присоединятся Леха Митрохин и Серега Контимиров (если они еще живы, если не канули в вечность за прошедшие бурные годы новейшей истории). Я понимал, что баловень новой жизни с изуродованной шрамом щекой собрал нас, дабы отомстить за былые унижения. Я предвидел, что месть его будет изощренной, но в тот момент и предположить не мог, до каких высот способна подняться больная фантазия человека, маниакально жаждущего отмщения. В тот момент я находился в заблуждении, что старухе с косой, по имени Смерть, в уже начавшемся спектакле-ужастике режиссером со шрамом отведена роль пугала, мерзкого, однако всего лишь пугала... Говорят, некоторые приговоренные к электрическому стулу по дороге к месту казни смеются и балагурят, не желают верить, что приговор действительно будет приведен в исполнение. И лишь за секунду до подачи тока осужденный мочится под себя от ужаса...

Короче, ответить я не мог, однако все, о чем говорилось, и все, что происходило вокруг, воспринималось вполне осознанно, без пелены на глазах и затычек в ушах от избытка панических эмоций. Напротив, во мне неожиданно заискрилась какая-то отчаянная безудержная веселость, как у того узника по дороге к электрическому стулу... Эх, блин, не будь пластыря на губах, я бы ему сейчас ответил, мать его в дышло!.. Впрочем, ответа человек со шрамом и не ждал. Он продолжал говорить, насмешливо меня разглядывая:

– Я обращаюсь к вам, Станислав Сергеевич, потому, что, как я заметил, вы пока единственный из... – Он запнулся, подумал и нашел нужное, но не очень, мягко говоря, соответствующее положению вещей слово. —...Из гостей, кто меня вспомнил и узнал. Вам это зачтется, даю слово. Я ценю памятливых людей, ведь память – это картотека совести, вы со мной согласны?.. А еще я беседую с вами, Станислав Сергеевич, потому, что из всех гостей вы более всего интересны моей подруге Любови Игнатьевне. Правда, Люба?

Красивая брюнетка в шезлонге рядом с оратором кивнула и подарила мне благосклонную улыбку. Любовь Игнатьевна была молода второй естественной женской молодостью (за ней придет третья женская молодость – косметическая и четвертая – хирургическая). Было ей лет двадцать семь, плюс-минус год, два. Бог наградил Любовь Игнатьевну фигурой фотомодели (173, 90—60—90), личиком Мадонны (не той, что дева, а той, что поет и богохульствует) и черными (цвета воронова крыла, как принято говорить) волосами, коих еще не касались красящие средства. Глаза Любови Игнатьевны для столь яркой внешности были поразительно умны. Одновременно умные и красивые бабы встречаются... Хотел сказать «редко встречаются», однако, положа руку на сердце, признаюсь – сочетание красоты и ума в одинаковых пропорциях я, к сожалению, встретил лишь один раз в жизни. Только один раз на моем жизненном пути оказалась женщина с ангельской внешностью и дьявольским умом. И, к величайшему моему сожалению, та женщина оказалась абсолютно фригидной в постели.