Рославлев, или Русские в 1812 году - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 42

Но меж тем, пока мы слушали горькие жалобы любителя русской старины, Зарецкой все ехал да ехал. Опустив поводья, он сидел задумчиво на своей лошади, которая шла спокойной и ровной ходою; мечтал о будущем, придумывал всевозможные средства к истреблению французской армии и вслед за бегущим неприятелем летел в Париж: пожить, повеселиться и забыть на время о любезном и скучном отечестве. В ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою[69] в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке вопрос; «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной в руке; а за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.

– Кто едет? – повторил мужик, вылезая из шалаша.

– Да разве не видишь, что офицер? – сказал вахмистр. – Экой мужлан!

– Ан врешь! Я не мужик.

– Да кто же ты?

– Ополченный! – отвечал воин, поправив гордо свою шапку.

– Зачем же ты здесь? – спросил Зарецкой.

– Стою на часах, ваше благородие.

– Так что же ты зеваешь, дурачина? – закричал вахмистр. – Отворяй ворота!

– Без приказа не могу. Эй! выходи вон!

Человек шесть мужиков выскочили из сарая, схватили пики и стали по ранжиру вдоль стены; вслед за ними вышел молодой малой в казачьем сером полукафтанье, такой же фуражке и с тесаком, повешенным через плечо на широком черном ремне. Подойдя к Зарецкому, он спросил очень вежливо: кто они откуда едет?

– А на что тебе, голубчик? – сказал Зарецкой. – И кто ты сам такой?

– Урядник, ваше благородие!

– А какое тебе дело, господин урядник, кто я и куда еду?

– Здесь стоит полк московского ополчения, ваше благородие, и полковник приказал, чтоб всех проезжих из Москвы, а особливо военных, провожать прямо к нему.

– Вот еще какие затеи! Да разве здесь крепость и ваш полковник комендант?

– Не могу знать, ваше благородие! а так велено. Полковник сейчас изволил приказывать…

– Большая мне нужда до его приказания! Ополченный полковник!.. Отворяй ворота!

– Да ведь он просит, ваше благородие, заехать к нему в гости.

– А если я не хочу быть его гостем?.. Да кто такой ваш полковник?

– Николай Степанович Ижорской.

– Ижорской?.. Мне что-то знакома эта фамилия… Кажется, я слышал от Владимира… Не родня ли он Лидиной?..

– Прасковье Степановне?.. Родной братец.

– Вот это другое дело… Так я могу от него узнать, далеко от ли отсюда деревня Владимира Сергеевича Рославлева.

– Да не близко, ваше благородие! Ведь она по Калужской дороге.

– Ну, так и есть: я знал вперед, что ошибусь!.. Отворяй ворота и проводи меня к своему полковнику.

– Я, сударь, на карауле и отлучиться не могу; я пошлю с вами ефрейтора. Эй, ребята! слушай команду!.. В сошки!

Воины положили в сошки свои пики и повернулись, чтоб идти в сарай.

– Гаврило! – продолжал урядник, – проводи господина офицера к полковнику.

– К барину? – спросил молодой крестьянской парень.

– Ну да! то есть к его высокоблагородию, дурачина!

– Слушаю-ста! А пику-то оставить, что ль, или нет?

Урядник призадумался.

– Ефрейторы всегда ходят с ружьями, – сказал, улыбаясь, Зарецкой.

– Ну, что стал? возьми пику с собой! – закричал урядник, – да смотри не дразни по улицам собак. Ступай!

Воин, положив пику на плечо, отправился впереди наших путешественников по длинной и широкой улице, в конце которой, перед одной избой, сверкали копья и толпилось много народа.

ГЛАВА II

В белой и просторной избе сельского старосты за широким столом, на котором кипел самовар и стояло несколько бутылок с ромом, сидели старинные наши знакомцы: Николай Степанович Ижорской, Ильменев и Ладушкин. Первый в общеармейском сюртуке с штаб-офицерскими эполетами, а оба другие в серых ополченных полукафтаньях. Ильменев, туго подтянутый шарфом, в черном галстуке, с нафабренными усами и вытянутый, как струнка, казалось, помолодел десятью годами; но несчастный Ладушкин, привыкший ходить в плисовых сапогах и просторном фризовом сюртуке, изнемогал под тяжестью своего воинского наряда: он едва смел пошевелиться и посматривал то на огромную саблю, к которой был прицеплен, то на длинные шпоры, которые своим беспрерывным звоном напоминали ему, что он выбран в полковые адъютанты и должен ездить верхом.

– Что это Терешка не едет? – сказал Ижорской. – Волгин обещался прислать его непременно сегодня.

– Да куда, сударь, – спросил Ильменев, – поехал наш бывший предводитель, Михаила Федорович Волгин?..

– А теперь мой пятисотенный начальник? – подхватил с гордостию Ижорской. – Я послал его в Москву поразведать, что там делается, и отправил с ним моего Терешку с тем, что если он пробудет в Москве до завтра, то прислал бы его сегодня ко мне с какими-нибудь известиями. Но поговоримте теперь о делах службы, господа! – продолжал полковник, переменив совершенно тон. – Господин полковой казначей! прибавляется ли наша казна?

– Слава богу, ваше высокоблагородие! – отвечал Ильменев, вскочив проворно со скамьи. – Сегодня поутру прислали к нам из города, взамен недоставленной амуниции, пятьсот тридцать три рубля двадцать две копейки.

– А что ж сегодняшний приказ, господин полковой адъютант?

– Готов, Николай Степанович, – сказал Ладушкин, вставая.

– Смотри, смотри, братец!.. опять зацепил шпорами… Ну! вот тебе и раз!.. Да подними его, Ильменев! Видишь, он справиться не может.

– О, господи боже мой!.. – сказал Ладушкин, вставая при помощи Ильменева, – в пятой раз сегодня! Да позвольте мне, Николай Степанович, не носить этих проклятых зацеп.

– Что ты, братец! где видано? Адъютант без шпор! Да это курам будет на смех. Привыкнешь!

– Так нельзя ли меня совсем из адъютантов-то прочь, батюшка?

– Оно, конечно, какой ты адъютант! Тут надобен провор. Вот дело другое – Ильменев: он человек военной; да грамоте-то мы с ним плохо знаем. Ну, что ж приказ?

– Вот, сударь, готов; извольте прочесть.

– Давай!.. Пароль… лозунг… отзыв… Хорошо! Что это?.. «Воина третьей сотни Ивана Лосева за злостное похищение одного индейского петуха и двух поросят выколотить завтрашнего числа перед фрунтом палками». Дело! «Господин полковой командир изъявляет свою совершенную признательность господину пятисотенному начальнику Буркину…»

– За что?

– За найденный вами порядок и примерное устройство находящихся под командою его пяти сотен.

– Да, да! совсем забыл: ведь я назначил сегодня смотр; но надобно прежде взглянуть, а там уж сказать спасибо.

– Он с полчаса дожидается, – сказал Ильменев. – Извольте-ка взглянуть в окно; посмотрите, как он на своем Султане гарцует перед фрунтом.

– Пойдемте же, господа! Гей, Заливной! саблю, фуражку!

Ижорской, прицепя саблю, вышел в провожании адъютанта и казначея за ворота. Человек до пятисот воинов с копьями, выстроенные в три шеренги, стояли вдоль улицы; все офицеры находились при своих местах, а Буркин на лихом персидском жеребце рисовался перед фрунтом.

– Смирно! – закричал он, увидя выходящего из ворот полковника.

– Хорошо! – сказал Ижорской важным голосом. – Фрунт выровнен, стоят по ранжиру… хорошо!

– Слушай! – заревел Буркин. – Шапки долой!

– Хорошо! – повторил Ижорской, – все в один темп, по команде… очень хорошо!

– Господин полковник! – продолжал Буркин, подскакав к Ижорскому и опустив свою саблю.

– Тише, братец, тише! Что ты? задавишь!

– Господин полковник!..

– Да черт тебя возьми! Что ты на меня лезешь?

– Честь имею рапортовать, что при команде состоит все благополучно: двое рядовых занемогли, один урядник умер…

– Хорошо, очень хорошо!.. Да осади свою лошадь, братец!.. Э! постой! Кто это едет на паре? Никак, Терешка? Так и есть! Ну что, брат, где Волгин?