Аскольдова могила - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 50

– Да полно, правда ли, что он ушел к печенегам?

– К печенегам или грекам, в Византию или в Атель – куда бы ни ушел, да здесь-то его наверное нет. Кой черт велит ему остаться подле Киева? Да и к кому бы он здесь приютился? Я слышал, что у него нет ни отца, ни матери, ни роду, ни племени.

– Да, да, – прервал Фрелаф, – он какой-то подкидыш, а уж чванился так, как будто бы княжеского рода. Ну, братцы, домой так домой! А ты, Тороп, ступай с нами.

– Куда, молодец?

– К городскому вирнику.

– А, разумею: он спросит, зачем ты так скоро воротился, и если ты меня налицо не представишь, так он твоим речам веры не даст.

– Как веры не даст?

– Да так же! Скажет, что ты побоялся ловить Всеслава, который живой в руки не дастся.

– Побоялся!..

– И выдумал эту отговорку для того только, чтоб перед ним оправдаться.

– Перед кем?.. Перед городским вирником? Стану я перед ним оправдываться!.. Да что он мне за указ?

– Указ не указ, а если не возьмешь меня с собою, так он тебе не поверит.

– Не поверит? Мне – Фрелафу?.. Сыну Руслава, внуку Руальда? Посмотрел бы я!.. Не поверит! Так убирайся же, я пойду без тебя, и если он только поморщится… Постой, постой! – продолжал варяг, схватив за руку Торопа. – Конечно, мне до вашего вирника и дела нет, но все-таки… Да что это тебя так подмывает, куда ты спешишь?

– На Лыбедь, в село Предиславино.

– На Лыбедь? Зачем?

– Вестимо, зачем, господин честной. Где ж нашему брату и попеть песенек, как не там, где до них много охотниц.

– Да разве тебя туда пускают?

– А как же! Да я и сегодня по приказу ключника Вышаты иду в село Предиславино. Ведь надобно же чем-нибудь повеселить красных девушек. Прежде, бывало, сам великий князь со своими боярами и витязями по целым суткам у них пирует, а теперь давным-давно и дорожка-то к селу Предиславину заглохла травою.

– Смотри, пожалуй: этакого урода пускают в село Предиславино, а наш брат молодец не смей и заглянуть туда, где прохлаждается какой-нибудь Торопка Голован!

– Э-эх, господин витязь! Да ведь за то-то тебя дальше ворот и не пустят, что ты молодец.

– Оно так, – прервал Фрелаф, закручивая с довольным видом свои рыжие усы, – а взглянул бы я на этих затворниц.

– Эге, как солнышко-то высоко! – сказал Тороп. – Скоро жарко будет, а до села Предиславина еще не близко. Пожалуйста, не держи меня, молодец!

– Ну, если ты идешь туда по приказу Вышаты, так ступай себе.

– Счастливо оставаться, господа воины!

Тороп, опасаясь, чтоб его снова не воротили, шел так скоро, что в несколько минут потерял совсем из виду Фрелафа и его товарищей. Миновав урочище, называемое Дорожич, он вышел на берег речки Лыбеди, и через полчаса в конце широкой просеки, перерезывающей надвое тенистую дубовую рощу, открылись перед ним расписные верхи высоких теремов села Предиславина.

II

Село Предиславино, находившееся, по некоторым догадкам, в том самом месте, где ныне переправа через речку Лыбедь, по дороге к Василькову, было одним из потешных дворцов великого князя Владимира. Но как в то же самое время этот загородный дом имел одинаковое назначение с роскошными тюрьмами, которые именуются на Востоке гаремами, то, без всякого сомнения, он был обнесен твердою стеною, то есть высоким деревянным тыном; ибо и в позднейшие времена часть городских стен и укреплений делалась из толстых бревен. Продолжая основываться на догадках, можно также полагать, что к главному зданию, определенному для временного пребывания князя и пиров, которые он так часто давал своим приближенным витязям, примыкались многочисленные пристройки с обыкновенными в тогдашнее время теремами, вышками и крытыми переходами. Нетрудно отгадать, что эти постройки служили жилищем для русских, а может быть, и чужеземных красавиц, коих участь была, вероятно, нимало не завиднее участи одалисок турецкого султана, персидского шаха и бесчисленных наложниц Великого Могола, которого обширным гаремам дивился некогда весь Индостан. Это одни догадки; но романист не историк: ему дозволено принимать догадки за истину и говорить о предметах, может быть, никогда не существовавших, с такою же точно положительностью, с какою говорит летописец о современных ему происшествиях, коих он был очевидным свидетелем.

К наружной стороне бревенчатой стены, окружавшей этот потешный двор Владимира, близ главных ворот, у которых стояли двое бессменных часовых, пристроена была низенькая изба с двумя волоковыми окнами; в ней помещалась стража, охранявшая это, недоступное для многих, жилище отторгнутых от семейств несчастных киевлянок и захваченных в плен у соседних народов красных девушек навсегда погибших для их милой родины. Вся внутренность этой караульни состояла из одной обширной комнаты. Длинные лавки, большой стол, поставленный на самой середине земного пола, безобразная печь и широкие полати составляли вместе с повешенными по стенам мечами, щитами и шеломами все украшение этого покоя. Человек десять воинов лежали перед избою на завалине; почти столько же, сидя внутри ее, за столом, попивали вкруговую крепкую брагу, которая в огромной деревянной чаше стояла посреди стола. Железный ковш, прицепленный ручкою к одному из краев чаши, как причаленный к берегу корабль, колыхался и плавал на этом пивном море. Он служил по очереди для всех, но чаще других снимал его с якоря один усатый воин. Если б он не был вооружен длинным скандинавским мечом и не лежала бы подле него на скамье двухсторонняя боевая секира, то и тогда, по гордой его осанке, нетрудно было бы узнать в нем варяга. Один он не скинул шелома и не повесил на стену своего оружия, один он не принимал никакого участия в разговоре пировавших воинов, а сидел насупившись и хватаясь поминутно за ковш, казалось, хотел не веселиться, а запить или какое-нибудь горе, или нестерпимую досаду.

– Ну, Якун, – сказал один молодой и видный собою воин, обращаясь к молчаливому варягу, – помогай тебе Услад: никак, за десятым ковшом полез!

– Я считаю головы неприятелей на ратном поле, – отвечал отрывисто Якун, – а не ковши, когда бражничаю за столом.

– Пусть так, да вот, изволишь видеть, ты не хочешь считать, а нам скоро и считать нечего будет. Посмотри, уж в чашке-то дно видно.

– Спросим, так еще принесут.

– Да кабы Вышата был здесь: а то без него ничего не добьешься.

– Не добьешься? – повторил варяг. – Посмотрел бы я!.. Когда меня, десятника варяжской дружины, заставили, как подлого грека, караулить жен, так давай мне все, чего я ни спрошу.

– Некстати ты, господин десятник, больно развеличался, – прервал один старый воин с седыми усами. – Ты варяг, так что ж? Когда уж ты служишь нашему великому князю, так служи ему так, как он велит, а не так, как тебе самому хочется.

– Эх, брат Лют, – сказал Якун, – ты сам поседел в боях, так неужели и тебе не обидно стоять на страже у ворот этого бабьего города?

– Да чем мне обижаться-то? Я караулю ворота, а что за воротами, того и знать не хочу.

– Да бывало ли когда-нибудь, – продолжал Якун, – чтоб наряжали сюда на стражу варягов? За что ж этот Светорад, которого нам велено признавать нашим воеводою, послал сюда меня, старшего десятника варяжской дружины.

– Да разве ты не знаешь, что ты здесь зауряд, и если бы наш десятник Звенислав был жив…

– А за что его убил Всеслав? – спросил молодой воин.

– За что? – подхватил Якун. – А за то, за что бы я убил не одного, а сотню десятников, да и самому Вышате-то шею бы свернул. У Всеслава отняли невесту.

– Э, так вот что! – сказал старый воин, – Куда ж ее, сердечную, засадили? В Берестово, что ль?

– Нет, говорят, что она здесь.

– А Всеслав-то куда девался?

– Кто его знает: или спрятался где-нибудь в лесу, или ушел к печенегам, а может статься, и к нам в Поморье – ведь такому удалому витязю везде будут рады. Мне сказывал Вышата, что его было схватили и руки связали назад…

– Так как же он вырвался? – прервал молодой воин.