Аскольдова могила - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 42

Вот он немного и стих: стукнул меня раза два по маковке, да на том и съехал. Ведь, правду матку сказать, он только худо нас кормит, а жить с ним можно. Да я вдесятеро больше боюсь настоящего моего господина: когда не сердит – болтай с ним что хочешь, а коли осерчает – ну, беда, да и только! Успел увернуться – жив, не успел – прощайся с белым светом! Уж куда крут! Что и говорить: ему служить – не малину есть!

– Так зачем же ты ему служишь?

– Зачем? Да ведь и отец мой ему служил, и дедушка служил его батюшке; мы испокон веку коренные слуги его роду и племени. А уж когда и деды мои и прадеды ели хлеб-соль его пращуров, так мне и подавно не приходится его покинуть; худо ли при нем, хорошо ли, а делать нечего – куда он, туда и я… Эге, смотри-ка: вон уж и солнышко всходит – эк я с тобой заболтался. Прощай, добро!.. Да, пожалуйста, не ершись с моим боярином: тише едешь – дальше будешь, дедушка. Прощай.

– Постой! – загремел в кустах грозный голос, и незнакомый вышел на поляну. – Зачем ты здесь? – продолжал он, подойдя к Торопу. – Что у тебя за свиданье с этим стариком?.. Ну что ж ты молчишь?.. Отвечай!

– Не гневайся, боярин! – сказал с низким поклоном Тороп. – Помнишь, я тебе сказывал, что обещал купить веретено дочери этого доброго человека? Я сегодня за тем к ней и заходил, да вот поразговорился кой и о чем с ее батюшкой.

– Ты чересчур любишь болтать! – прервал незнакомый. – Добро, останься здесь: ты мне надобен.

Тороп поклонился и, соблюдая почтительное молчание, отошел к стороне.

Незнакомый не говорил ни слова; он стоял против Алексея и, устремив на него свой угрюмый взгляд, казалось, рассматривал его с большим вниманием. Алексей, облокотясь на заступ, также молчал. Сначала он глядел спокойно на незнакомого, но вдруг светлые взоры его помрачились, и что-то похожее на ужас и отвращение изобразилось на лице его.

– Чего ты от меня желаешь? – спросил он наконец не ласковым и кротким своим голосом, но с приметным негодованием.

– Ай, ай, ай! Худо! – сказал про себя Тороп, поглядывая боязливо на своего господина.

– Молчи, старик! – прервал незнакомый. – Не я, а ты должен отвечать на мои вопросы.

– Так спрашивай.

– У тебя есть дочь?

– Есть.

– Ее зовут Надеждою?

– Да.

– Ты христианин?

– Да.

В продолжение этого отрывистого разговора незнакомый не переставал смотреть пристально на Алексея; прислушивался с беспокойством к его голосу, и мало-помалу как будто бы воспоминание о чем-то неприятном покрыло морщинами высокое чело его.

– Какое сходство! – прошептал он. – Этот голос… этот взгляд… Да нет, не может статься! Как зовут тебя, старик?

– Алексеем.

– Послушай, Алексей: я хочу дать тебе полезный совет.

– Спасибо. Но я уж стар и знаю по опыту, что не все советы полезны. Иной советует для того, чтоб верней погубить легковерного, который полагается на его совесть.

Незнакомый посмотрел с недоумением на Алексея и помолчав несколько времени, продолжал:

– Нет, я не губить хочу тебя, а спасти от гибели. Ты знаешь княжеского отрока Всеслава?

– Знаю.

– Но знаешь ли ты, кто этот Всеслав?

– Он добрый юноша и жених моей дочери.

– Твоей дочери! – повторил насмешливо незнакомый. – Дочери простого дровосека! Посмотрим, стоите ли вы оба этой чести? Слушай, старик: если ты станешь исполнять все мои советы, то дочь твоя будет женою Всеслава; но страшись и помыслить!..

– Мне страшиться? – прервал твердым голосом Алексей, кинув презрительный взгляд на незнакомого. – Мне нечего страшиться: я не изменник и не предатель.

Незнакомый вздрогнул и хватился за рукоятку своего меча; его посиневшие губы дрожали, а из-под нахмуренных бровей, как молния из-за черных туч, засверкали его грозные очи.

– Видишь ли, – продолжал спокойно Алексей, – я слабый старик, без оружия, кругом дремучий лес, мы одни с тобою; но я верую в господа истины, верую, что без воли его ничтожна вся воля земная. Совесть моя чиста, и я не боюсь тебя, цареубийца!

– Это он! – вскричал с ужасом незнакомый. – Тороп, оставь нас одних!.. Ступай! – продолжал он громовым голосом, заметив, что служитель не спешит исполнить его приказание.

Тороп сошел с поляны и спрятался за густой ореховый куст, из-за которого он мог слышать и видеть все, что происходило на лугу.

– Варяжко, – сказал незнакомый, подойдя ближе к старику, – так это ты? О, теперь я ничего не опасаюсь: мы верно поймем друг друга.

– Мы! – повторил Алексей. – Боже правосудный, – прошептал он, смотря с горестью и состраданием на незнакомца, – до какой степени может ожесточиться сердце человеческое!.. Итак, последняя искра совести потухла в душе твоей?.. Злодей, ты узнал меня: так чего же ты от меня хочешь?

– Я хочу подать тебе мою руку и сказать: Варяжко, забудем прошедшее! Я не могу переменить того, что было, не могу возвратить жизнь Ярополку; но настоящее и будущее в воле нашей, и я готов загладить мое преступление.

– Загладить твое преступление? – сказал Алексей, поглядев недоверчиво на незнакомого. – Нет, – продолжал он, покачав печально головою, – в этих кичливых взорах, на этом надменном челе я не вижу и признаков раскаяния.

– Раскаяния!.. И, Варяжко, что проку в этой бесплодной добродетели слабых душ? Пусть плачут и раскаиваются жены наши; но мы… нет, верный слуга злополучного князя Киевского; нет, не слез требует неотмщенная тень Ярополка: он жаждет крови!..

– Крови! – прервал Алексей. – Дикий зверь, иль не довольно еще ты упился кровью человеческою?

– Да, Варяжко, Владимир должен погибнуть!

– Безумный, тебе ли мстить за смерть Ярополка? Не ты ли сам предал его в руки Владимира? И неужели ты думаешь загладить твое преступление, соделавшись вторично цареубийцею?

Незнакомый поглядел с удивлением на Алексея.

– Старик, – сказал он, – не обманулся ли я? Ты ли тот неустрашимый воин, тот верный слуга своего государя, тот Варяжко, кипящий местью?.. Я знаю, он клялся отомстить за смерть своего государя и, верно, не забыл своей клятвы.

– Господь не принимает беззаконных клятв, – отвечал кротким голосом Алексей, – ему одному принадлежит мщение, он один совершенно правосуден, ибо он один видит глубину сердец наших.

– Господь! Господь!.. Полно, Варяжко, говори это глупцам, которые верят всему, что им рассказывают. Если этот господь, коего киевляне именуют Перуном, а ты называешь по-своему, живет в самом деле на небесах, так какое ему Дело до земли? Вот когда бы ты мне сказал, что Владимир был благодетелем твоим, кормил, поил тебя; что он любил веру, которую ты исповедуешь, или, по крайней мере, что он человек добродетельный, – о, тогда бы я не подивился речам твоим; но, пока Владимир жив, ты должен скрывать истинное свое имя: он умертвил твоего друга и государя, он лишил тебя всего. И осмелишься ли ты назвать добродетельным злодея, обагренного кровью своих ближних? Как христианин, ты должен ненавидеть Владимира: он презирает твой закон. Давно ли двое единоверцев твоих погибли по его приказу?.. И если прекрасная дочь твоя живет еще с тобою, то благодари за это не Владимира, а дремучий лес, в котором она скрывается.

– Не мне судить дела великого князя Киевского, – отвечал Алексей. – И знаю ли я, ничтожный червь земли, что тот самый Владимир, который ненавидит теперь христиан, не предназначен от господа посеять благие семена веры, просветить всю землю Русскую и мощною рукою своей низвергнуть идолов, коим поклоняются ослепленные народы. Я христианин, я могу и должен умолять Спасителя просветить разум и смягчить сердце Владимира; готов нетрепетно исповедовать пред ним моего господа; называть правду правдою, зло злом и говорить вслух и пред лицом его о том, о чем шепчут про себя его хулители; но никогда не восстану против того, кто свыше избран во владыки народа русского. Враждующий против своего государя враждует против самих небес: ибо «нет власти, аще не от господа».

– Варяжко, – прервал с нетерпением незнакомый, – не истощай напрасно твоего красноречия: я пришел говорить с тобою о деле, а не слушать твои христианские поучения. Я знаю сам, как должен поступить, и не требую твоей помощи, но не потерплю также, чтоб ты мешал исполнению моих намерений. Послушай: ты хочешь выдать свою дочь за Всеслава, но знаешь ли ты дивную судьбу этого юноши?..