Аскольдова могила - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 30

Идут они дальше и дальше, сперва по узенькой тропиночке, а там широкою просекою; не шелохнет ветерок, а что-то воет по лесу; и вот стая коршунов потянулась вереницею: они почуяли добычу верную и летят на сытный пир; вдруг послышались вблизи хохот, песни и ауканья; и вот широкая поляна, а на поле стоят чертоги изукрашенные, а вокруг-то их челядинцы и прислужники, как рои пчелиные, кишат; и слуги-то все диковинные: по траве идут – не выше травы, идут по лесу – с лесом равны. Вот выходят из чертогов в белых платьях красны девицы; они с песнями встречают витязя, берут его под руки, ведут в терем светлый и сажают за дубовый стол. Куда витязь ни оглянется, все вокруг его диковинки заморские: посредине терема бьет серебряным столбом ключ живой воды – он вверху дробится в капельки и то крутым жемчугом книзу падает, то рассыпается мелким бисером; изумруды, яхонты, как огни, горят на девицах, и скамьи все устланы златотканою багряницею, даже стены-то усыпаны самоцветными каменьями. Позабыл Звенислав удалой час полуночный, позабыл он свою суженую: и сладкий мед, и крепкое вино, и напитки византийские, и песни, и пляски не дают добру молодцу опомниться. Он поет и прохлаждается, к красным Девушкам ласкается, об удальстве своем рассказывает; а солнышка давно в помине нет. Вот потухла и заря, а витязь пьет да потешается; вот близок урочный час. Подул ветерок с полуночи, завыл, а витязь и усом не ведет. Вот громкий хохот раздался по всему терему, а кругом-то по лесу и свист, и шум, и гам такой, что и сказать нельзя; а витязь песню затянул. Нахлынули тучи, закрутила погода, грянул гром… и вдруг запел петух…

Рассказчик остановился, поглядел вокруг себя и, помолчав несколько времени, продолжал:

Прошел день, прошел другой и третий, а Звенислава нет как нет! Вот и лето прошло, а о добром молодце ни слуху, ни весточки. Однажды, в осенний день, заплутались в лесу два охотника; вот идут они большою поляною и глядь: под ракитовым кустом, разметав свои руки белые, растрепав свои кудри русые, спит Звенислав непробудным сном – из крутых ребер его трава проросла, очи ясные песком засыпались.

– Ну, знатная, брат, сказка! Спасибо тебе! – сказал Простен. – Эй, ребята, поднесите-ка ему добрую красоулю вина.

– А с невестой-то его что сделалось? – спросил Остромир.

– А вот что, господин честной, старики рассказывают. Милосвета, не сходя с помоста, трое суток прождала своего суженого, а там пошла на озеро и кинулась в черный омут. Говорят, с той поры иногда по ночам Долобское озеро ревет, как дикий зверь, и в самую полночь из омута выходит дева в белом покрывале, садится на берег и вопит так, что земля дрожит. Рассказывают также, – прибавил Тороп, кинув значительный взгляд на Всеслава, – что будто бы она приговаривает: веселился бы ты, добрый молодец, да не забывал бы час полуночный!

Всеслав невольно вздрогнул.

– Что ты, брат? – сказал Стемид. – Тебя, никак, дрожь разбирает? Уж не лихоманка ли у тебя? Да выпей чего-нибудь!

– В самом деле, – подхватил Простен, – ну что ты за гость: сидишь как убитый, ни слова не вымолвишь, а в вино-то и усов не обмочил.

– А где бы он их взял? – пробормотал Фрелаф, разглаживая свои рыжие усы. – Не дорос еще, молоденек.

– А, гость нежданный! – закричал Простен, увидя входящего ключника Вышату. – Милости просим. – Поразодвинтесь-ка, братцы, дайте место дорогому гостю.

– Хлеб да соль, добрые молодцы! – сказал Вышата, садясь подле Стемида. – Ну, что поделываете? Всем ли довольны? Не подкатить ли к вам еще бочонок, другой медку?

– Давай сюда! – захрипел Фрелаф. – Много ли только у тебя в погребу-то, а за нами дело не станет.

– Полно, так ли? – прервал Вышата. – Не знаю, как другие, а в тебя, Фрелафушка, я вижу, и воронкой уж немного нальешь. Ба, да что это? Так вы не Всеслава выбрали в Услады.

– Сам не захотел, – сказал Простен.

– Вот что! И то правда, – ему уж, чай, прискучило, да и кстати ли такому большому боярину вести с вами беседу. Ведь он только и якшается что с воеводами: с Добрынею, с Рахдаем, с Соловьем Будимировичем. А вы что, ребята, – простые витязи!

Всеслав поглядел с презрением на Вышату и не отвечал ни слова.

– Да где ты, дедушка, погулял сегодня? – спросил Остромир.

– Мало ли где! Был на Подоле, смотрел, как наши горожане веселились и пировали. Что, ребята, не старые времена: подобрались все киевские красавицы. Поверите ль, ни одного смазливого личика не видал… Э, Голован, и ты, брат, здесь? Люблю за обычай: где есть что выпить да закусить, так молодец Торопка тут как тут. Послушай, любезный, ты везде шатаешься – не видал ли хоть ты какой-нибудь красоточки?.. Потешь, скажи! А то, право, горе берет! Неужели-то они вовсе перевелись?

– Где нам, государь, знать об этом, – отвечал Тороп, поклонясь в пояс, – мы люди темные. Вот твоя милость, дело другое: ты на том стоишь.

– А ты на чем стоишь, дурацкое чучело? Чтоб чужого вина хлебнуть да песенку спеть!

– Вестимо, батюшка.

– Так что ж ты молчишь? Затяни, да смотри – повеселее!

– Э, братец, – вскричал Якун, – знаешь ли что? Мне помнится, ты певал препотешную песенку про одного старого срамца, которого молодые ребята называли услужливым, а отцы и матери вчастую поколачивали.

– Да, да, – вскричал Стемид, – спой нам эту песню, а Вышата подтянет: говорят, у него голос презвонкий.

Ключник понаморщился.

– Неправда, – сказал он, – у меня вовсе нет голоса.

– Что ты, дедушка! – продолжал насмешник Стемид. – А помнишь, как близ села Предиславина ты попался в передел к молодым горожанам да как они приняли тебя в две дубины, так ты поднял такой рев, что за Днепром было слышно.

– Полно, Стемидушка! Ну кто твоим сказкам поверит? Ведь уж все знают, что коли ты примешься лгать, так с тобой и грек не схватывайся.

– Ну вот еще, запирайся! Да тебя и выручал-то Фрелаф. Эй, Фрелаф, ведь, кажется, при тебе в прошлом лете попотчевали Вышату дубьем?.. Ну помнишь, близ леса Предиславина, на Лыбеди?

– Неправда, – сказал варяг, – ты лжешь: я ничего не помню!

– Ой ли? Ну, брат, коротка же у тебя память! Кажись, как бы забыть: ведь и тебе вместе с ним порядком досталось.

– Что, что? – закричал варяг. – Не верьте, братцы, этому пострелу! Не правда, одного Вышату поколотили, а я и меча из ножен не вынимал!

Все гости засмеялись.

– Эх, Фрелафушка, – сказал ключник, стараясь скрыть свою досаду, – поменьше бы тебе пить: не знаешь сам, что говоришь.

– Да полноте, ребята! – прервал Простен. – Кто старое вспомянет, тому глаз вон. Ну-ка, Торопушка, спой нам что-нибудь в честь Услада, так и мы тебе подтянем.

– Да уж не поздно ли, господа честные? – сказал Тороп, почесывая в голове. – Мне еще надо сегодня побывать на месте Угорском – не близко отсюда. Если я и теперь пойду, – продолжал он, поглядев на Всеслава, – так вряд ли добреду туда к полуночи.

– Вот еще что вздумал! – вскричал Остромир. – Благо мы тебя заманили, а отсюда уж не выпустим.

– Да, да, – подхватил Простен, – оставайся с нами! Вина и меду пей сколько хочешь, а потешишь нас вдоволь, так мы тебе ногаты[99] по две или по три с брата дадим. – Что делать, молодцы, – видно, быть по-вашему: не пойду сегодня! А если кому надо идти безотменно такую аль так мешкать нечего: поздненько становится.

– Куда ты, Всеслав? – спросил Стемид своего приятеля который встал из-за стола.

– Мне что-то нездоровится.

– И подлинно: смотри, как ты побледнел; да и глаза-то у тебя вовсе не людские. Ступай, добро! В полночь я отправлюсь за тебя на стражу.

Всеслав вышел вон из терема.

– Что он, прихварывает, что ль? – спросил Вышата стремянного. – Или ему скучно в нашей беседе?

– Нет, он в самом деле что-то захилел.