Хэда - Задорнов Николай Павлович - Страница 42

...У ворот храма Гекусенди прохаживается русский матрос с ружьем. Завидя офицера, подходившего с командой с берега, он вытянулся и звякнул оружьем.

– Эйли! – воскликнула Сиомара, разгибаясь. Она полола цветы на грядке. – Разве вы не ушли на шхуне?

– Как я рад видеть вас, – вырвалось у Алексея.

– Я также очень, очень рада. Но где вы были?

– Я исполнял приказание адмирала. Ждем американскую гидрографическую экспедицию.

Сиомара сделала вид, что хочет взять его под руку, но не взяла, показала, что ее руки в земле.

За храмом, на заднем дворе у кухни, тоскливо поют в два голоса молодые повара, – напоминает протяжные песня стряпух и кухарок.

Стучат посудой. Слышно, как рубят кости и мясо топором на колоде.

«Как тут хорошо!» – подумал Сибирцев. После свиста ветра и качки такая тишина. Волны цветов вместо волн моря.

Американки и их дети высыпали в сад и на террасу, приветливо замахали руками.

У грядки Сиомара сломила на кусте красный цветок и поднесла Алексею к лицу. Цветок роскошный, пышный, с гигантской чашей и с мягкими, горящими на солнце лепестками вокруг высоких тычинок.

– Этот цветок растет и у нас, он называется мар де пацифико, – оказала она, отдавая цветок Сибирцеву. – Тихий океан! Это твой цветок, Эйли!

Многое почудилось Алексею в этом прекрасном комплименте, и он был растроган. Милая испано-американка предвещала ему будущее. Ему, сыну помещика в Новгородской губернии... Кажется, все они верят в наше будущее на Тихом океане больше, чем мы сами.

Тишина воздуха, теплынь, пение где-то за домом, дети играют в саду. В храме Гекусенди с его садами и квартирами священников, отведенными для гостей, жизнь за эти Дни, прошедшие после ухода «Кароляйн», видно, сложилась и текла, как в глухой деревне.

– Сегодня господин Посьет приглашает всех обедать...

...Цветут рододендроны желтым, оранжевым и розовым.

Китаец гладит у террасы белье. На веревке сушатся детские платьица-рубашечки и кружевные кофточки.

Маленькая девочка-японка, размахивая ручками, тянулась к щекам мальчика госпожи Доти.

– Чила-коу... чила-коу... – смеясь и кивая на девочку, восклицает китаец.

– Что такое «чила-коу»? – спросил Алексей.

– Это исковерканное «child cow», -ответила госпожа Вард. – То есть «ребенок-корова», так он называет девочку. Это гонконгский жаргон, a «child ox» – «ребенок-бык», это по-гонконгски – мальчик.

Рулевой Джон ушел спокойный. У него хорошие предчувствия. У Джона были небольшие деньги, к ним все же надо что-то прибавлять.

В храм, где жил Кавадзи, быстро вошел Константин Николаевич Посьет.

– Саэмон-сама... Вы ее сейчас увидите... После обеда она идет на остров погулять с детьми. Явитесь как бы для осмотра острова.

Кавадзи перешагнул из красивой лодки с гребцами в голубых халатах и со значками высшего представителя правительства на древках, которые заполаскивал ветер в руках самураев.

На лужайке посреди острова прогуливалась высокая американка в шляпе под вуалью.

Кавадзи был холоден, как скала.

По траве бегали ее дети – мальчик и девочка – в ярких курточках и чулочках. Степенно шагала гладкая и длинная собака в белых и коричневых пятнах на боках. При виде Кавадзи она насторожилась и немного склонила голову, словно сознательное и воспитанное существо. Все это в самом деле было совершенно как на картинках, которые подарил Путятин.

Анна Мария подняла вуаль и почтительно поклонилась. Саэмон впервые в жизни увидел такие нежные, прекрасные синие глаза. Ее кожа свежая и белая, как мрамор или молоко.

«Действительно... Накамура прав... Душа отлетает...»

Не будь он японцем, Пегги подошла бы поближе и хотя бы жестами могла объясниться. Но у них всюду глупости и предрассудки. Все же интересно увидеть грозного японца, который всех терзает и тиранит и хочет выселить. Но он не так уж страшен!

Господин Доти снял шляпу, но не наклонил голову почтительно, а вздернул ее вверх. Кавадзи приходилось слышать про бесцеремонные приветствия. Это американский «джерк»-кивок. Сам Саэмон еще не видел никогда. Так американские матросы здороваются друг с другом. С Кавадзи даже высшие американские дипломаты не позволяли себе ничего подобного, всегда были почтительны, никто не вздергивал вверх носа, становясь похожим на рыбу тай.

У Доти и на уме не было обидеть. И, как бы ободряя японца от всей души и призывая его не вешать носа, торговец еще раз кивнул ему, опять вздернув вверх голову, и так весело, словно при встречах с полезными людьми или с поклонниками супруги.

«Какой герой! Какой герой!» – подумал Кавадзи.

На другой день Саэмон заехал на лодке к Посьету в храм Гекусенди под предлогом, что обязан сам осмотреть все помещения. «Я с ней под одной крышей!» – думал он, поглядывая на сад.

Посьет берет кофейник и наливает Саэмону и себе, откидывает штору.

Саэмон, вместо того чтобы выселить и наказать всех иностранцев, ждет, ждет, как юноша. Хочет увидеть ее опять, только увидеть. Он сносит болтовню Посьета и пьет маленькими глоточками непривычный черный напиток...

...Кавадзи вернулся к себе взволнованный, вытирая лысину платком. Он еще раз видел прекрасную, невиданную, чудесную красавицу, которая пленяет и побеждает всех, она была почтительна и вежлива.

– Впервые в жизни говорил с европейской женщиной!

Опять пришел Посьет. Опять сидели на террасе храма и пили чай.

По деревянным стойкам и перекладинам расползлись тонкие побеги с голубыми звездочками цветов.

– Вы прекрасно держались, – сказал Посьет. – Кажется, произвели на нее впечатление.

– Нет, я в душе испытываю неловкость. Я робел.

– Что же робеть? Когда вы, Саэмон, поедете в Америку или в Париж, ведь вам придется там разговаривать с дамами.

– Я бы хотел... в Петербург... И в Париж. После войны...

– Раньше ее звали Изабель.

– Изабель? – шире открыл глаза Кавадзи.

– Да, под этим именем она выступала на сцене в Америке и пользовалась большим успехом... Но сама она испанка... Католичка.

– Да, вы говорили. О-о! Католичка? – спохватился Кавадзи. Все смешалось в его голове.

– Или, кажется, лютеранка, – поправился Посьет.

Его считали искусным дипломатом, а он делает оплошности одну за другой. Японцы боятся католиков. Они два века тому назад убили и сожгли всех португальцев и испанцев и обращенных ими японцев.

– Она очень красива! – сказал Кавадзи задумчиво. – И молода.

– Молода, но очень опытная.

– Что это значит?

– Она знает все. Везде бывала и все видела.

– Все?

– Да, все... Кроме бамбуков...

– О-о... – Саэмон поражен циничным ответом.

Он непрерывно получает донесения от своих чиновников о каждом шаге американцев. В том числе и об американской красавице. Все напоминает ее и разжигает...

Кажется, Посьет досадует на Саэмона. Он ревнует?

Сам не рад, что познакомил! Поэтому сказал, что она католичка? Что она кокетка, что видела все! «Да, но это теперь мне уже безразлично!»

– Действуя умело, ты можешь сделать больше, чем все посольства Европы, – сказал Посьет вечером Анне Марии.

И муж ей намекал на что-то подобное, хотя он очень строг, очень любит ее. Ах, слабые, ничтожные мужчины! Называется, что я живу под вашей охраной в чужой и неизвестной стране!