Денис Давыдов (Историческая хроника) - Задонский Николай Алексеевич - Страница 5

И Василий Денисович нежно привлек к себе сына, поцеловал в горячий лоб:

– Успокойся, дружочек… Неволить тебя никто не собирается. Пусть будет по-твоему!

IV

Среди московских знакомых Василия Денисовича своим умом и образованностью выделялся симбирский помещик и масон Иван Петрович Тургенев. Когда-то он принадлежал к кружку известного просветителя Николая Ивановича Новикова, был за это даже выслан и лишь недавно опять появился в Москве.

Денис подружился со старшими его сыновьями – Андреем и Александром, учившимися в Московском университетском пансионе. Мальчики были общительны, любили поспорить на литературные и философские темы. Правда, многие вопросы, интересовавшие братьев, Денису были непонятны и чужды, но литература его увлекала. Братья наизусть читали стихи Державина, басни Хемницера и Дмитриева. Они познакомили Дениса с альманахами, изданными Николаем Михайловичем Карамзиным. Андрей Тургенев, бывший года на три старше однолеток Дениса и Александра, сам пробовал сочинять. Некоторые его стихи уже печатались.

Как-то раз Александр, всегда оживленный и любезный, встретив Дениса, сказал:

– Приходи вечером к нам… Один пансионный приятель свои стихи читать будет… Чудо! Гений! Сам Карамзин хвалит!

Денис, давно подметивший в Александре склонность всех производить в гении, приглашение все же принял и вечером отправился к Тургеневым.

Юноша, которого он там встретил, произвел приятное впечатление. Среднего роста, волосы темные, густые, лоб широкий. В продолговатых восточных глазах задумчивость. С толстых, но правильно очерченных губ, казалось, не сходит легкая и добрая улыбка.

Дениса представили. Юноша приветливо протянул руку:

– Василий Жуковско?й.

Андрей Тургенев тотчас же поправил:

– Не Жуковско?й, а Жуко?вский. Карамзин говорит – так более правильно и благозвучно. Василий Андреевич Жуко?вский.

Денис заметил, как юноша почему-то смутился, покраснел и, опустив глаза, поспешно открыл лежавшую перед ним книжку.

В комнате находилось еще несколько товарищей братьев Тургеневых. Среди них самый старший – Александр Воейков. Он беспрерывно суетился, размахивал руками. Маленькие черные глазки смотрели на всех насмешливо. А самым младшим был десятилетний мальчик, сидевший смирно в углу на широком диване. Это брат Тургеневых, Николаша. Серыми строгими глазами он молча наблюдал за всеми и кусал ногти на коротких пальцах. Денис вспомнил, как возмущался мосье Шарль, отучавший его самого от этой привычки, и невольно улыбнулся мальчику. Но тот не обратил на него внимания и продолжал свое занятие, пока брат Александр не сказал ему:

– Николаша!, Пальцы! Сколько раз тебе говорили!

Мальчик, ничуть не смутившись, медленно опустил руку.

Выражение лица его осталось серьезным.

Жуковский начал читать. Голос у него мягкий, приятный, а стихи печальные.

Товарищи слушали молодого поэта с напряженным вниманием. Светлые круглые глаза Андрея скоро сделались влажными. Александр Тургенев, сидевший рядом с Денисом, несколько раз толкал его в бок и восторженно шептал:

– Я же тебе говорил! Прелесть! Чудо! Гений!

Когда Жуковский кончил читать, его окружили, начали поздравлять. В комнате стало шумно. Все наперебой старались сказать что-нибудь приятное молодому поэту. Андрей, взволнованный и раскрасневшийся, крикнул даже, что теперь сам Карамзин может подавать в отставку. Один лишь Николаша, соскочив с дивана, заметно прихрамывая на левую ногу, молча скрылся из комнаты.

Денис испытывал какое-то странное чувство. Стихи, по правде сказать, ему не понравились, но в то же время он немного завидовал Жуковскому. Мысль, что этот тихий и приятный юноша, его ровесник, уже вышел на дорогу к славе, задела самолюбие. К славе Денис был ревнив! Чары поэзии не коснулись еще пылкого сердца, а любопытство к стихам пробудилось. Созревало страстное желание самому попробовать свои силы в стихах. Разумеется, никому в этом Денис не признавался. Но, прощаясь с Тургеневыми, взял у них несколько новейших альманахов и книг. И две недели прилежно постигал стихотворную мудрость. Порой казалось ему, что нет ничего проще, как складывать слова в гладкие строфы, а стоило взять в руки перо, и мысли куда-то исчезали, а слова порхали перед глазами, славно бабочки на весеннем лугу. Нет, писать стихи оказывалось не так-то просто!

Перемарав несколько листов бумаги, испортив десяток перьев, Денис сочинил наконец нечто такое, что сгоряча принял за стихи:

Следует отдать справедливость молодому поэту: в качестве первых своих стихов он все-таки усомнился и на строгий суд братьев Тургеневых представить постеснялся. Показать стихи, после долгого размышления, решил одному Жуковскому. Денис уже знал, почему тогда у Тургеневых смутился этот юноша. Он был незаконнорожденным сыном тульского помещика Бунина. Приживальщик Андрей Жуковской усыновил его по приказу барина. Эти подробности, сообщенные под секретом всезнающим Александром Тургеневым, возбудили особый интерес к Жуковскому. К тому же он оказался на редкость мягким и душевным юношей. Денис несколько раз встречался с ним. Подружился. Надеялся на его правдивость и скромность.

Прочитав стихи, Жуковский грустно покачал головой:

– Мне не хочется огорчать тебя, Денис, но не могу и душой кривить… В стихах твоих нет ни одной поэтической строчки. А между тем, – сделав короткую паузу, продолжал Жуковский, – слушая твои рассказы о войне, я вижу явственно, что поэтическое воображение тебе не чуждо… Надо писать о близких предметах, милый Денис, а не об этих овечках, кои во множестве пасутся близ Парнаса.

Стихи Денис спрятал. Совет Жуковского запомнил, но тайно ото всех продолжал сочинять в том же духе, испытывая большую внутреннюю радость творчества.

Вместе с тем Денис настойчиво пополнял свои военные знания. Много читал и не упускал ни одного случая, чтобы не поговорить с ветеранами прошлых войн, частенько навещавшими отца.

Обладая отличной памятью, Денис научился живо и занимательно передавать многие исторические и военные события. Воспитанники Московского университетского пансиона отдавали ему должное. Разумеется, больше всего интересовались тогда Суворовым.

В начале 1799 года Москва жила слухами о военных приготовлениях. Россия в союзе с Австрией и Англией выступила против Франции. В феврале пришло известие, что император Павел скрепя сердце вызвал в Петербург Суворова. Кончанское заточение великого полководца кончилось. Он был назначен главнокомандующим соединенными русско-австрийскими силами. Павел вынужден был уступить требованию союзников. Лучшего полководца, чем Суворов, в Европе не оказалось. В середине марта Суворов находился уже в Вене. Началась знаменитая итальянская кампания.

Появлявшиеся в журналах и газетах сведения об этих событиях были сухи и коротки. Павел ввел жестокую цензуру. Неприязнь императора к Суворову чувствовалась постоянно. Восторгаться действиями Суворова цензоры считали неуместным.

И все же скрыть правду не удавалось. Она просачивалась всюду, как весенние ручейки из-под снежных сугробов. Частные известия в той или иной форме приходили из армии ежедневно. Имя Суворова у всех было на устах. Рассказывали, что полководец ни в чем не уступил императору Павлу. По прибытии к войскам отменил ношение буклей и кос, порядки установил свои, суворовские. Передавали, как он отказался подчиниться австрийскому гофкригсрату и послал русских офицеров обучать австрийцев штыковому бою, или, как он саркастически выразился, «таинству побивания неприятеля холодным оружием». Наконец начали приходить подробные реляции о блестящих победах суворовских чудо-богатырей над войсками прославленных французских генералов Моро, Макдональда, Жубера.