Путевые записки эстет-энтомолога - Забирко Виталий Сергеевич - Страница 7

Мы сняли часть груза с переднего долгоноса и распределили его на двух других. Затем я достал спальник, сложил его вчетверо и затолкал в ложбину между средне— и заднегрудью освобожденного от поклажи долгоноса. Седло с виду получилось неплохим — даже со спинкой, роль которой выполняли атрофированные сочления подрезанных крыльев.

Когда я взобрался на долгоноса и уселся в импровизированное седло, челюсть у Тхэна отпала. Никогда пирениты не использовали долгоносое как верховых животных. Я поерзал на спальнике, проверяя устойчивость. Вроде бы неплохо, только рукам ухватиться не за что. Тогда я вынул из тюка пару крепежных шнуров и привязал их к культям подрезанных крыльев наподобие ремней безопасности.

— Трогай! — сказал я Тхэну.

И наш маленький караван пошел. Вид едущего верхом на долгоносе человека привел Тхэна в неописуемый восторг. Он заливисто смеялся, забегал то с одной стороны долгоноса, то с другой, чтобы поглазеть на меня с разных точек, восторженно хлопал себя по бедрам, приседал… Но я мог дать голову на отсечение, что сам он никогда не усядется на мое место. Вещи и действия, выходящие за рамки обыденной повседневной жизни пиренитов, были для него табу.

Мне приходилось ездить на лошадях и слонах на Земле, на длинноногах на Миснере, на бородавчатах на Истре, но все это не шло ни в какое сравнение с ездой на долгоносах. Кажется, они были рождены именно для этого. Плавный, равномерный ход, и только когда местность становилась особенно неровной, появлялось небольшое покачивание. Чудо, а не животные!

Наконец я смог посмотреть по сторонам. Растительность в верховьях Нунхэн практически отсутствовала. Лишь изредка на скалах встречались чахлые, почти безлистные кустики, да на пологих берегах у воды некоторые валуны кое-где были подернуты тонкой желтой коркой плесени. Зато рыба в реке водилась в изобилии. В редких заводях на мелководье вода то и дело всплескивалась, и по ее поверхности расходились концентрические круги.

Некоторое время я рассматривал в бинокуляры окружающие скалы, но ничего интересного не обнаружил. Потрескавшиеся граниты, базальты, слоеные пироги карбонатных отложений. Голые, выгоревшие на солнце, разрушенные эрозией. Пирена была на миллиард лет младше Земли, но отсутствие океанов, насыщающих атмосферу влагой, не позволяло планете наложить макияж из почвы и растительности на свои морщины, и она быстро состарилась.

Тхэн наконец оставил меня в покое и теперь бежал впереди каравана, неутомимо прыгая с камня на камень. Его босые ноги так и мелькали, с одинаковым усилием отталкиваясь и от гладких валунов, и от остроугольных камней свежих осыпей. В одном месте он прыгнул на столь острый скол кварца, что, как мне показалось, край камня по щиколотку пропорол его ногу. Но Тхэн словно не заметил этого, продолжая прыгать с той же сноровкой. Я вновь надел на глаза бинокуляры, но даже при сильном увеличении следов крови на камнях не обнаружил. Рассмотреть же в мельтешений ног, каким образом Тхэну удается не пораниться на острых камнях, мне не удавалось. Тогда я включил на бинокулярах запись изображения, заснял бег Тхэна, а затем прокрутил его с замедленной скоростью. Меня покоробило, когда я увидел, как острые грани камней вонзаются в ступни Тхэна, причем пару раз даже проткнули их насквозь. Но, всмотревшись в его прыжки и даже застопорив кадр, на котором была хорошо видна поверхность ступни как раз после очередного прокола, я ничего на ней не обнаружил! Пожалуй, его ноги могли дать сто очков вперед бригомейским кроссовкам…

К полудню жара меня доконала. Не помогал и тонизирующий напиток, который я поглощал с методичностью Ниобе, хлеставшего вчера водку. Я впал в сумеречный транс безразличия и апатии. Окружающий монотонный пейзаж слился в глазах в однообразное серое марево, пышущее жарой, а русло реки превратилось в жерло туннельной печи, по которому медленно сползал наш караван. Мысли спеклись в единый ком бесконечного ожидания прохлады. Наверное, нечто подобное испытывают бедуины, пересекая пустыню верхом на дромадерах.

Вышел я из этого транса только под вечер, когда мы наконец покинули предгорье и выбрались на равнину. Появившийся горячий ветерок мгновенно высушил пропитавшуюся потом одежду, и те секунды прохлады, которые я испытал при испарении с рубашки пота, привели меня в чувство.

Перед нами расстилалась бескрайняя глинистая равнина, поросшая пучками редкой остролистой травы. Река, подпитавшись в предгорье ручьями, стала шире, но, выйдя на простор, успокоилась. Однако по-прежнему ее воды были мутны, и потому извивающееся по равнине русло больше походило на гладкую искусственную дорогу, чем на реку.

— Стоп! — приказал я Тхэну. — Здесь мы устроимся на ночлег.

Поскольку днем пиренские насекомые впадали в спячку, я собирался ловить их по утрам и вечерам, а днем идти дальше вдоль русла Нунхэн.

Чувствовал я себя окончательно разбитым. Но все же, пока Тхэн развьючивал долгоносов, я нашел в себе силы собрать фильтрующий насос и искупаться под его струей прямо в одежде. Душ из чистой теплой воды освежил меня, и я ощутил себя почти человеком. Естественно, пока я купался, Тхэн прыгал вокруг и хохотал, будто присутствовал на цирковом представлении. Я окатил его водой из шланга, что вызвало новую бурю неуемного восторга. Но когда я предложил ему искупаться, он категорически отказался. Черт поймет их психологию!

— Сахим кушать хочет? — спросил Тхэн, когда я выключил насос.

— Да. Будь добр, приготовь что-нибудь.

Тхэн обрадовался, будто я щедро одарил его. Он залез по колено в реку, нагнулся и стал легонько похлопывать по воде ладонями. Я с интересом наблюдал за ним. Через минуту Тхэн прекратил шлепать и тихо-тихо на одной унылой, свербящей в ушах ноте засвистел. А затем вдруг резко опустил руки в воду и одну за другой выбросил на берег пять крупных панцирных многоножек, похожих на раков, только без клешней.

— Кушайте, сахим, — предложил Тхэн, выбираясь из воды.

Я посмотрел на копошащихся в траве многоножек, и меня невольно передернуло.

— Что, прямо живыми? — недоверчиво спросил я.