Князь ветра - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 12

Из записок Солодовникова

В конце 1911 года, еще до моего прибытия в Монголию, ургинский первосвященник Богдо-гэгэн Джебцзун-дамба-хутухта, «живой Будда», восьмое перерождение жившего в исходе XVII столетия тибетского подвижника Даранаты, стал светским владыкой монголов с титулом Богдохана. Это был закономерный итог антикитайского движения, главнейшее, наряду с собственной таможней, свидетельство национальной независимости. Монархическую форму правления кочевники считают единственно возможной, а что касается ее конкретных воплощений, то победила идея теократии. Она оказалась наиболее стойкой по сравнению с другими, менее архаичными, но и менее жизнеспособными идеями, которые в лице ханов-чингизидов, правителей четырех аймаков Халхи, внезапно умерли от каких-то загадочных болезней. Началась Эра Многими Возведенного, то есть всенародно избранного на престол монгольского хагана. На деле это означало победу узкого клана влиятельных столичных лам, большей частью выходцев из Тибета. Княжеская партия была разгромлена и затаилась в ожидании того момента, когда на повестку дня встанет неизбежный и трудноразрешимый вопрос о порядке престолонаследия.

В начале первого года новой эры японский консул подарил Богдо-гэгэну автомобиль, после чего тот как-то вдруг охладел к русскому проекту строительства железной дороги от Бийска на Калган, через Ургу. Поползли слухи, что концессию передадут японцам. Чтобы вернуть утраченные позиции, из Иркутска в дар хутухте привезли две пушки-трехдюймовки, в войска не попавшие и оставшиеся при его резиденции. Артиллерийскую пальбу он обожал потому, может быть, что цветами и формами этого мира наслаждаться не мог. Злые языки утверждали, будто «живой Будда» ослеп от пристрастия к алкоголю. Отсутствие зрительных впечатлений он хотел возместить избытком слуховых. Приблизительно раз в неделю пушки выкатывали на площадку возле дворца, собирался народ, на мачте поднимали государственный флаг из золотой парчи с вытканным на нем первым знаком алфавита «соёмбо», который сам же Богдо-гэгэн и придумал, правда, двести лет назад, в одном из своих предыдущих воплощений. В окружении министров и высших лам, что почти всегда было одно и то же, он неподвижно, как все слепцы, сидел в широком тронном кресле рядом с женой, тоже богиней.

Артиллеристы замирали у орудий, воцарялась тишина. Слышно было, как под ветром шелестят на шестах ленты из разноцветной халембы и далембы[4]. На лентах, написанные буквами трех монгольских алфавитов, а также по-тибетски и по-китайски, сияли трижды девять без одного имен Чингисхана. Двадцать седьмое имя, тайное, дарующее власть над миром, начертано на чешуе безглазой рыбы, которую выловят не раньше, чем последний хан Шамбалы, блистающий Ригден-Джапо, остригший ногти ног своих на головах властителей трех миров, у себя в подземном чертоге с окнами из ляпис-лазури повернет на пальце перстень с восьмигранным камнем Шинтамани и явится с севера белое девятихвостое знамя Чингиса, вместилище его гневной души– сульдэ. Это ее голосом должны были говорить привезенные из Иркутска трехдюймовки.

Раздавался залп, эхо катилось по лесистым кряжам священной горы Богдо-ул, в виду которой запрещалось бить палками должников и где вот уже двести лет не слышны были ни ружье охотника, ни топор лесоруба. Специальная стража перекрывала входы во все восемьдесят ведуших к гребню ущелий, но безоружный свободно мог взойти по ним для созерцания и уединенной молитвы в царстве слетающих на плечи птиц, доверчивых оленей, прозрачных ручьев, кедров, ягодных полян. Семь столетий назад где-то здесь юный Темучин зарыл свой меч. У подножия этой горы, на другом берегу Толы, стоял Ногон-Сумэ, Зеленый дворец «живого Будды». Перед ним гремели уральские стволы, возвещая то время, когда покой меча будет нарушен, когда завещанные Буддой Шакьямуни два числа – четыре и восемь– сольются с тройкой и девяткой, числами Чингисхана, и начнется последняя война с неверными-лало. Воинство Шамбалы выйдет из недр земли, а его авангардом станут монголы. На мохноногих степных лошадках, чьи предки топтали поля Силезии и пили воду из Дуная, под девятихвостым знаменем, в дыму пожарищ они покатят на запад колесо учения о восьмичленном пути и четырех благородных истинах. Монголы считают это делом ближайшего будущего. Все народы примут буддизм, все монархи склонятся перед Ригден-Джапо или будут уничтожены, затем с вершины горы Сумеру сойдет на землю будда Майдари, ламаистский мессия, и на развалинах старого мира установит свое вечное царство всеобщей справедливости. В рассылаемых по аймакам правительственных циркулярах недвусмысленно намекалось, что нынешний Богдо-гэгэн– предтеча Майдари, а благоденствующая под его скипетром Халха – прообраз вселенской буддийской империи. Что касается китайских республиканцев из армии генерала Го Сунлина, их официальная пропаганда приравнивала к мангысам[5].

Один из лам, состоявших при штабе нашей бригады, всерьез уверял меня, что вот уже несколько десятилетий агенты Ригден-Джапо тайно действуют во всех европейских столицах, направляя ход истории в нужное русло. Якобы прорытые ими в недрах земли галереи протянулись на тысячи верст от Тибета. При необходимости монголы могут неожиданно появиться прямо в центре Парижа, Вены, Петербурга и других городов, захватить их и удерживать до подхода главных сил с востока.

Покамест, однако, мы никак не могли добраться до крепости Барс-хото на юго-западе Халхи. Засевший там китайский гарнизон создавал постоянную угрозу Урге, но агентура Ригден-Джапо, занятая рытьем тоннелей под Европой, не озаботилась проложить туда подземный ход. К Барс-хото нам предстояло идти поверху и штурмовать его стены снаружи.

9

На службе Иван Дмитриевич первым делом пригласил к себе в кабинет Валетко и отхлестал его газетой по щекам, приговаривая:

– Вот тебе Тургенев! Вот тебе, сволочь, Тургенев! Сунувшись в дверь, Константинов тут же отступил, дождался конца экзекуции в коридоре, потом быстро вошел и спросил:

– Что с Ванечкой? Как он себя чувствует?

– Все вранье, ничего не было. Кто-то подослал этого молодца. Ну-ка, – нахмурился Иван Дмитриевич, – опиши, как он выглядел.

– Обыкновенный питерский босяк, ничего примечательного. Штаны, помню, на нем солдатские.

– И все?

– Падла! -выругался Константинов, надеясь на отклик, в котором потонул бы вопрос о внешности вчерашнего оборванца. – И еше ведь в награду рубль просил, гад!

– А ты что? Дал?

– За что давать-то? В старые времена за такие новости гонцам головы секли, а ему рубль подай.

– Дал бы, так запомнил, кому даешь. Смотри,. – пригрозил Иван Дмитриевич, – в другой раз не спущу! Будет тебе праздник, и попляшешь, и попоешь свиным голосом.

Он подошел к бюро с картотекой и выдвинул ящичек, посвященный сектаторам, они же сектанты. Еще по дороге возникло подозрение, что угрожавшее Каменскому «братство» фанатиков – это какая-нибудь секта, чьи адепты имеются в образованных кругах общества, а то и в высших государственных сферах.

Картотека содержала в себе названия сект, имена ересиархов и краткие основы их вероучений, если таковые можно было внятно выразить словами (чаще бывало, что нельзя). Иван Дмитриевич перебрал все карточки, но не обнаружил ничего подходящего. Задвинув ящичек, он позвал писаря, велел ему взять бумагу получше и продиктовал официальный запрос в канцелярию Святейшего Синода.

В «Загадке медного дьявола» написано было, что своим небесным патроном эти фанатики почитают архангела Михаила. Отсюда и следовало танцевать. Наверняка «Священной дружиной» они именуют себя сами, а по документам, если, конечно, таковые имеются, в лучшем случае проходят под названием типа «михайловцы».

В письме Иван Дмитриевичьпросил ответить, не располагает ли Святейший Синод сведениями о такого рода ереси или секте, н если да, то предоставить их в его распоряжение по возможности срочно.