Белый шайен - Юров Сергей - Страница 67

Зарядив «спенсер» и поправив на поясе нож с томагавком, я с разбегу прыгнул на спину скакуна Вапы Хакиту. Мы поскакали дальше, но двойная ноша была не по плечу арикарскому коню. Он едва перебирал ногами, и слава Всевышнему, что свинцовый посланец шошонов настиг его уже возле подножия холма. Его паденье разбросало нас с другом в разные стороны. Увидев это, преследователи радостно завопили.

Мы поднялись с земли и бросились бежать к низкорослому подлеску, росшему на склоне холма. От самого низа вверх тянулась звериная тропка, и мы помчались по ней. На середине подъема я услышал внизу треск сучьев и индейские проклятья и ухмыльнулся. Теперь шошоны были вынуждены бежать за нами на своих коротких кривых ногах из-за густой поросли подлеска!

Почти сразу, после того как мои длинные ноги стали отсчитывать первые ярды, я вспомнил свой великий бег от разведчиков пауни одиннадцатилетней давности. По сравнению с ним тут были различия. Тогда я бежал один, сейчас — с товарищем по несчастью. Тогда с меня сняли обувь, сейчас на моих ногах были добротные мокасины из хорошей оленьей кожи. И, наконец, тогда меня лишили оружия, теперь же мне его хватало.

Я понимал, что эта гонка будет длинной и изматывающей, если шошоны настроились на долгое преследование. А все говорило именно об этом. И улюлюканье индейцев, и их угрозы, и предостережение Гроарда, который узнал меня, что нам в любом случае крышка.

До верхушки холма я добежал сравнительно легко и посчитал нужным здесь на некоторое время задержаться.

— Бежим, Шайеласка, — выдохнул Боевое Оперенье.

— Я знаю что делаю, Вапа, — успокоил я его.

Ждать пришлось недолго. Я рассчитывал, что черномазый бежит среди лидеров, и не ошибся. Прежде чем он понял, что его поджидают, я прицелился и спустил курок. Пуля вонзилась Гроарду где-то возле правой ключицы, его отшвырнуло назад под ноги шошонов. Увидев свалку, я огласил округу жизнерадостным индейским воплем и возобновил движение.

Около получаса я бежал за Боевым Опереньем след в след. Дыхание оставалось ровным, в ногах не ощущалось усталости. Сказалось мое вольное существование на просторах прерий. Солнечные лучи едва проникали сквозь густую листву высоких деревьев, и в лесной прохладе тело потело лишь слегка. Но прошло еще столько же времени, и я начал потихоньку сдавать, все больше и больше отставая от молодого товарища. Все-таки, я был уже не тем юнцом, что раньше, мне было далеко за тридцать. Вапа Хакиту иной раз оглядывался, и я мог видеть озабоченность на его лице.

— Не сдавайся, Шайеласка! — подбадривал он меня.

В какой-то момент я попытался прибавить, сконцентрировав все внимание на том, чтобы ступни ложились в удобные места. Это помогло. Я снова стал дышать в спину Вапы Хакиту.

По временам я оглядывался назад. Шошоны отстали, но было видно, что они готовы гнаться за нами сколько угодно. Они выросли в горах и были экспертами в беге по пересеченной местности, хотя и не столь быстрыми. Видно, они рассчитывали на выдержку.

Вскоре я вновь стал отставать от Боевого Оперенья. Я устал настолько, что уже перестал стрелять из карабина. Дыхание вырывалось из горла с хрипом, ноги, казалось, налились свинцом. Вместо того чтобы ставить их на носки, я устало шлепал по земле всеми ступнями. Отставание от хункпатилы составило двадцать ярдов, потом тридцать, сорок и, наконец, пятьдесят. Клочья пены срывались с перекошенного рта. ручьи пота змеились по всему изможденному телу. Мой затуманенный взгляд вновь и вновь с завистью падал на мощные ноги товарища. Когда я отстал от него на семьдесят ярдов, он вернулся и, взяв меня за руку, побежал рядом. Проклятые годы! Это они были всему виной!

— Шайеласка, выброси карабин! — вдруг сказал Вапа Хакиту.

Я замотал головой, еще до конца не осознав предложения друга.

— Выброси! — повторил он. — Тебе тяжело.

После того, как я опять отказался, он остановился и встряхнул меня.

— Смотри! — рявкнул он.

Взмахнув луком и колчаном со стрелами, он отбросил их далеко в сторону. Не дожидаясь, пока они приземлятся, он бросился бежать. Что мне оставалось делать? Даже оглала избавился от легкого оружия, возложив все надежды на бег. Я бросил карабин на землю и побежал вслед за Вапой Хакиту.

Спустя некоторое время, четверо шошонов, оторвавшись от основной массы преследователей, стали нас нагонять. Ни у одного из них не было огнестрельного оружия. За их поясами торчали только ножи и томагавки. Эти воины являлись, наверное, самыми быстрыми из всех.

Бег продолжался, то по залесенным холмам, то по нешироким долинам. Он уже длился не менее четырех часов. По пути приходилось прыгать через мшистые валуны и скользкие камни, обегать завалы из упавших деревьев и постоянно следить за поступью.

К концу дня те четверо шошонов взяли на вооружение опасную для нас тактику. Она заключалась в следующем: в то время как трое преследователей продолжали бежать обычным шагом, четвертый вырывался вперед и, пока хватало сил, несся за нами, сокращая разрыв. Когда он выдыхался и притормаживал, ему на смену приходил очередной шошон. Такая тактика заставляла нас бежать быстрее, напрягаться и… уставать.

Первый спринтер сократил расстояние ярдов на двадцать. Второй оказался выносливей, и его от меня отделяло лишь пятьдесят ярдов, когда он отказался от ускорения. Самым быстрым и упорным стал четвертый — на удивление высокорослый с томагавком в правой руке. Он приближался ко мне с каждой секундой, стук его шагов все явственнее отдавался в моих ушах. Я оглянулся: он бежал уже в каких-нибудь пятнадцати ярдах. Его размалеванное боевой раскраской лицо было напряжено до предела, глаза сверкали. Я понял, что мне от него не уйти. Да и мои ноги уже отказывались мне служить. Я был выжатым лимоном.

— Вапа Хакиту! — выдавил я сквозь зубы — Прощай!

Я остановился и, вытащив из-за пояса томагавк, швырнул его в быстроногого врага. Какой же это был жалкий бросок! Так мог бросить шестилетний мальчуган. Шошон легко поймал мои томагавк и с широкой ухмылкой отбросил его в сторону. Попятившись, я зацепил ногой за торчащий из земли валун и повалился на спину. Подниматься у меня не было ни сил, ни желания. Я просто лежал и смотрел на бегущего ко мне шошона. Когда он был в двух ярдах, я закрыл глаза, ожидая рокового удара. Но удара не последовало. До моего слуха донесся тяжкий стон! Я открыл глаза и приподнял голову. С перекошенным от боли лицом шошон пытался вырвать из груди воткнутый в нее томагавк. Я еще осмысливал случившееся, когда надо мной мелькнула стремительная фигура оглала. Перемахнув через меня, Вапа Хакиту бросился на раненого шошона и с торжествующим «Хукка-хей!» пронзил его своим скальпирующим ножом.

Подняв меня с земли, он произнес:

— Бежим, Шайеласка!

— Х-ган! — поблагодарил я его.

— Бежим! — повторил он.

И мы побежали. Через минуту позади раздались шошонские вопли досады и разочарования. Оглянувшись, я увидел, как трое врагов, добравшись до убитого соплеменника, больше не сделали ни шага. Видимо, убитый был самым выносливым из них.

Но мы продолжали бежать. Нам нужно было это делать. Мой долгий опыт на границе подсказывал, что погоня будет возобновлена. Не сейчас, в сгущающихся сумерках, а с наступлением утра. Необходимо было как можно дальше оторваться от преследователей.

Около полуночи едва передвигавший ногами хункпатила вдруг остановился и, проведя ладонью по лицу, посмотрел в ночное небо.

— В чем дело, Вапа? — спросил я.

Прежде чем он открыл рот, на мое изможденное лицо упала крупная капля дождя.

— Ничего не говори. Вапа, — произнес я со счастливой улыбкой.

Начинался дождь. Спасительный дождь! Чуть позже он застучал по нашим поднятым кверху лицам и ладоням, а затем на землю обрушился настоящий летний ливень. Мы могли больше не беспокоиться об оставленных следах.