Полная переделка - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 42

Кровать — это величайшее изобретение человека. Не колесо, не огонь, а кровать.

Господи, хотя бы пришел сон, хотя бы я мог немножко подремать. Но я не спал, и время не двигалось. Может быть, где-то оно и двигалось, но в этом жидком мраке, в этой чащобе не смогло бы пробраться даже время. К тому же было слишком холодно. В холоде время движется медленнее — это бесспорно. Это очень легко проверить. Надо только сесть в холодном ночном лесу. И сидеть. Я попробовал подумать об Одри, но и она не хотела вписываться в этот мрак. И ей здесь не было места. Впрочем, не только здесь. Наши миры больше не соприкасались. С момента, когда я дам показания полиции о хобби ее отца, мы будем жить в разных измерениях.

Мир и антимир. При соприкосновении они взрываются. Они не могут существовать рядом. Ну что ж, прости, Одри, иначе я не могу. Слишком глуп. Поэтому-то я не прохожу сквозь фильтры общества, которые задерживают таких глупцов, как я. Идиотов с такими атавистическими понятиями, как совесть. Для таких вообще нужно создавать колонии. Колонии для морально прокаженных. Эй, смотрите, вон идет человек с чувством стыда. Ату его! Хватайте, пока он не перезаразил окружающих. Позвольте, позвольте, история учит, что эта болезнь не заразна. Ничего, все равно хватайте, нечего ему портить наших детей!

Науськивайте на него собак, на этого выродка, который отказался от ста тысяч в год, спокойной работы и красивой бабы с изрядным приданым. Держите его, борца за справедливость! В смирительную его рубашку! Он один, видите ли, хочет бороться со злом. А кто, спрашивается, тебя просил? Кто уполномочил? Кто голосовал за тебя? Ах никто, только совесть? А у нас, значит, нет совести? Звоните быстрее в полицию, он нас всех перережет!

Я вздрогнул. То ли от порыва холодного ветра, то ли от того, что промозглая сырость пронизала меня насквозь. Я поднял голову. Мне почудилось, что мрак надо мной стал уже не таким плотным. В нем начала угадываться серость. В стакан туши капнули воды. Чуть-чуть пока.

Бедная Одри, прости меня. Когда уж не везет, так не везет. Гереро и папа Ламонт — не каждый вытянет такие карты. И Язон Рондол, идущий доносить во имя справедливости. Доносить на отца. Бедная Одри с беззащитными, испуганными глазами, прости меня. Ты не зря боялась. Ты действительно Кассандра. Ты чувствовала, что я разрушу твой мир. Прости, если можешь. Но ты не сможешь, я знаю. Ты ничего не забываешь. Ни Гереро, ни сорок таблеток снотворного. Ни того, что я принес тебе. Может быть, сорок таблеток скорее нужны были мне…

Небо все проявлялось и проявлялось в слабом проявителе ноябрьского утра, пока наконец я не начал различать ветки на фоне темно-серых туч.

Я встал. Тело у меня затекло, было холодно и печально. Но нужно было преодолевать печаль и жить. Самое, наверное, главное — это уметь преодолевать печаль. Я постоял прислушиваясь. Мне померещилось, что я услышал где-то впереди шум машины, и я побрел в том направлении. Я прошел минут пятнадцать и действительно вышел к дороге. Где я был — одному богу было известно. Я стоял и думал, в какую сторону идти, когда снова услышал шум машины. Было уже так светло, что она шла с потушенными фарами, но на крыше вращался световой маячок. Полиция. Я почувствовал, как с плеч сваливается груз, и в первый раз за многие дни на меня — снизошло спокойствие. Я вышел на дорогу и поднял руку. Машина остановилась. Полицейский за рулем с интересом посмотрел на меня, и мне показалось, что он даже подался вперед. Его товарищ открыл дверцу, поставил одну ногу на асфальт и опасливо выглядывал из кузова, словно боялся, что я вот-вот начну стрелять по ним.

— Доброе утро, — сказал я и протянул водителю свой пистолет. Мне не хотелось, чтобы они подумали, что я что-то скрываю. Я знаю психологию полицейских. Не сводя глаз с моего лица, он быстрым движением схватил пистолет и бросил его на сиденье. — Меня зовут Язон Рондол, — как можно спокойнее сказал я, — и я хотел бы сделать официальное заявление полиции. — Мне они оба не нравились. Они были оба испуганы, напряжены, а испуганный полицейский — одно из самых опасных животных на свете. Я не охотник, но полагаю, что он опаснее кормящей тигрицы.

— Язон Рондол? — переспросил водитель таким голосом, словно я представился ему папой римским.

— Да.

— Протяните руки, Рондол, и не вздумайте мудрить.

Что это значило? Неужели эта банда уже начала действовать? Впрочем, так оно, наверное, и было. Ну что ж, я ведь на это рассчитывал.

— Пожалуйста, — как можно вежливее сказал я и протянул руки.

Надел он на меня наручники виртуозно. Быстрота и элегантность его движений были бесподобны. Если бы у нас проводились национальные состязания по надеванию наручников на ближних, этот джентльмен имел бы неплохие шансы. Мне захотелось поаплодировать ему, но было уже поздно.

Полицейский посмотрел на мои руки с удивлением, покачал головой, словно не веря, что это он надел на меня такие прекрасные хромированные браслеты, и открыл заднюю дверь машины.

— Залезайте, мистер Рондол.

«Мистер» — это хорошо, подумал я. Все-таки я ему понравился. Сам вышел на дорогу, сам остановил их, сам отдал пистолет и сам протянул руки — что еще может сделать законопослушный гражданин представителям власти?

Я откинулся на спинку сиденья. До чего же приятно и удобно сидеть в машине. После нескольких часов, проведенных в холодном, ночном лесу, я наслаждался комфортом. Даже полицейским комфортом с наручниками.

Водитель, обернувшись, продолжал смотреть на меня с немым обожанием, а его товарищ поднял трубку радиотелефона.

— Сержант, это Смит. Он у нас… Да причем «ошибиться», когда он сам назвался… Да точно, сержант. Язон Рондол. И по описанию точно походит… Хорошо, сержант. Где мы находимся? На второй дороге. Примерно на восемьдесят пятой миле. Есть, сержант, будем ждать.

— Поехали? — спросил водитель, не сводя с меня взгляда.

— Нет, сержант приказал не двигаться с места, ждать еще машину.

— Это зачем? — спросил водитель. — Мы что, вдвоем безоружного человека в наручниках не привезем?

— Чего ты меня спрашиваешь? Приедем — спросишь сержанта. Он обожает, когда ему задают вопросы.