Дарю вам память - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 15

— Какое это имеет значение? — с легчайшим нетерпением в голосе спросил Иван Андреевич и прицелился мундштуком в посетителя. Промахнуться было невозможно, потому что тяжелоатлетическая грудь молодого человека была более чем обширной мишенью. — Итак, я вас слушаю.

Даже спустя много лет после того, как Иван Андреевич перестал учительствовать, он иногда ловил себя на том, что хочет сказать посетителю или собеседнику: «Отвечайте, Иванов, не мямлите. Лучше нужно готовиться, давайте дневник». Но дневника у штангиста с собой явно не было, и Иван Андреевич обреченно поставил дымовую завесу.

— Видите ли, товарищ редактор, наш разговор может несколько затянуться, и, кроме того, я думаю, было бы лучше, если бы нам никто не помешал. Я специально выбрал такое время…

Последние несколько дней, с того самого момента, когда нелепая кошка тяжко спрыгнула с его дивана, оставив на жесткой ковровой поверхности четкое углубление, Иван Андреевич чувствовал, что раскачивается на неких качелях.

Взлет в одну сторону — и привычное ощущение привычной жизни: беременная машинистка Клавочка, которая собирается в декрет и которой нужно найти замену, а на редакционную невысокую ставку, да еще временную, охотниц мало; проклятая коробка передач единственного «уазика», которая отказывает через день и которой, так же как и беременной Клавочке, нет замены; косые взгляды директора кирпичного завода, который всем нашептывает, что Иван Андреевич наш что-то не тянет…

Но вот качели полетели в другую сторону — и привычный, четкий мир сразу размылся, стал неопределенно-зыбким. В этом мире собаки выпускали из себя и убирали лишние ноги, многопудовые кошки на глазах отращивали уши, по городу, бросая вызов заведенному порядку вещей, бродили двойники, духи, привидения, фантомы и прочие синонимы абсурда.

От этих качелей Иван Андреевич стал больше курить, забывал принимать свой резерпин от давления и иногда застывал в трансе, крепко держась за черный длинный мундштук.

Сейчас он находился в реалистической фазе качелей, но широкогрудый молодой человек, терпеливо ждавший его ответа, вдруг показался ему как-то связанным со вторым, фантасмагорическим взлетом. Чего он, интересно, хочет от него?

— Так я вас слушаю, — сказал Иван Андреевич.

— Иван Андреевич, давайте только условимся, что вы будете чувствовать себя со мной максимально раскованным.

— Что-о? — спросил Иван Андреевич и негодующе взмахнул мундштуком. — Соблаговолите мне объяснить, почему я в своем собственном кабинете должен чувствовать себя скованно или раскованно и в какой степени, молодой человек, это касается вас? Кстати, я был бы признателен, если бы вы представились.

— Видите ли, Иван Андреевич, я ни в коем разе не хочу вас обидеть. Наберитесь несколько терпения, и вы поймете, что я имею в виду. Что же касается моего имени… ну, допустим, Иван Иванович Иванов.

— Что значит «допустим»? Это ведь не ваше имя?

— Нет, разумеется.

— Послушайте, дорогой мой, — терпеливо сказал Иван Андреевич, — уже без нескольких минут восемь, меня давно ждет дома обед, который я, хочется надеяться, заслужил сегодня. Поэтому — и это вполне естественно — я не очень расположен шутить. Кто вы и что вы?

— Я вам уже представился Иваном Ивановичем Ивановым…

Дверь приоткрылась, и в щели показалась Людочкина головка в красной косынке.

— Иван Андреевич, так я пошла.

— Хорошо, Люда, иди. В редакции кто-нибудь еще есть?

— Нет, сегодня же у нас тихий день. До свиданья.

— До завтра…

— Я вам представился под этим именем, потому что вы моего имени уяснить себе не сможете.

— Скажите, пожалуйста! — буркнул Иван Андреевич и подумал, что перед ним, очевидно, все-таки сумасшедший, «чайник» на редакционном жаргоне. Хорошо, если смирный…

— Дело в том, — продолжал незнакомец, — что у нас нет имен в вашем понимании. Мы, разумеется, прекрасно различаем друг друга, но не по имени, а по индивидуальному полю.

— Так, так, так, так, — выбил дробь на крышке стола редактор газеты. — Индивидуальное, говорите, поле? А сельскохозяйственные машины у вас тоже индивидуальные? Или общие?

Незнакомец укоризненно посмотрел на Ивана Андреевича и покачал головой:

— Ирония при встрече с непонятным — защита малоразвитого ума.

— Благодарю вас, — сказал с облегчением Иван Андреевич, вставая. Удачно все получилось: «чайник» неосторожно оскорбил его, давая возможность уйти. — Я думаю, наша несколько странная беседа закончена, товарищ Иванов Иван Иванович. — Он выговорил фамилию и имя отчетливо, как диктор, вложив в голос весь сарказм, на который был способен.

— Напротив. Она, к сожалению, еще не началась, — спокойно сказал тяжелоатлет, продолжая сидеть. — Вы, по-видимому, принимаете меня за сумасшедшего. Смею вас заверить, товарищ редактор, это ошибка. Я ведь тоже сталкивался с некоторыми не совсем понятными вещами в вас, но я никогда не позволял себе иронии…

— Вы? Сталкивались? Где это, например?

— А кошка? — напомнил посетитель.

— Что — кошка?

— В вашей комнате однажды присутствовала кошка.

Иван Андреевич почувствовал, что стол с полированной крышкой — гордость секретаря редакции, доставшего его, — медленно и плавно покачивается, вот-вот отплывет, и он крепко ухватился за него и опустился в свое креслице. На мгновение возникла уже посещавшая его уверенность, что он сошел с ума. Но он тут же вспомнил, что Наша Пухначев и он пришли к выводу, что речь идет не о безумии, а о совершенно необъяснимых фактах.

— Кошка? — бессмысленно переспросил Иван Андреевич и принялся вставлять в мундштук зажигалку. Зажигалка почему-то в мундштук не лезла.

— С вашего разрешения, это был я, — сказал молодой человек, слегка повел могучими плечами, отчего тонкая серая ткань пиджака натянулась.

«Не мудрено, что ты продавил мне диван», — подумал редактор и отметил про себя, что почти уже перестал удивляться. Лимит на изумление был израсходован, как бензин на редакционный «уазик» к концу месяца.

— Я еще запамятовал, что нужно было сделать Машке уши, — буднично сказал молодой человек извиняющимся тоном, словно просил прощения, что не вытер как следует у входа ноги.