В стальных грозах - - Страница 44

К вечеру снаряды били по деревне. В один из бараков попала бомба и убила нескольких людей из третьей роты. Несмотря на обстрел, мы вскоре улеглись с единственной надеждой, что под этим дождем нас не бросят ни в контратаку, ни в оборону.

В 3 часа утра пришел приказ отступать. Мы двинулись по усеянной трупами и сгоревшим транспортом дороге на Стаден. Насколько хватало взора, везде бушевал огонь. Мы видели кратер от одного взрыва, окруженный двенадцатью убитыми. Стаден, такой оживленный при нашем первом прибытии, явил нам множество обугленных домов. Опустевшая рыночная площадь была усеяна разбитым домашним скарбом. Какая-то семья, покидавшая городок, тянула за собой корову, – единственное оставшееся имущество. Это были простые люди; муж ковылял на протезе, жена держала на руках плачущего ребенка. Неясный гул за спиной делал картину еще печальней.

Уцелевший остаток второго батальона был размещен на одиноком дворе, притаившемся среди сочных, обширных полей за густой живой изгородью. Там мне передали командование седьмой ротой, – с ней мне предстояло делить горе и радость до конца войны.

Вечером мы сидели перед выложенным старым кафелем камином, подкреплялись крепким грогом и прислушивались к вновь оживающему гулу битвы.

Просматривая последний номер газеты, среди фронтовых донесений я заметил следующую фразу: «Нам удалось сдержать врага на линии Каменного ручья».

Странно было узнать, что наши путаные действия той мрачной ночью приобрели всемирно-исторический смысл. Мы немало поспособствовали тому, чтобы начатое наступление мощных сил было остановлено. Как ни огромны были пущенные в ход человеческие и материальные ресурсы, все же решающая работа в нужных местах была проделана совсем небольшим числом воинов.

Вскоре мы отправились отдыхать на сеновал. Несмотря на достаточное количество спиртного, большинство спящих бредили и метались во сне, заново переживая все перипетии боя во Фландрии.

3 августа, обильно запасшись скотом и плодами покидаемых полей, мы двинулись к вокзалу ближнего городка Гитс. В вокзальной пивной весь так сильно уменьшившийся батальон вновь в отличном расположении духа пил кофе, приправляемый, ко всеобщему удовольствию, весьма рискованными выражениями двух крепких фламандских кельнерш. Особенно солдатам нравилось то, что они по деревенскому обычаю всем, включая и офицеров, говорили «ты».

Спустя несколько дней я получил из лазарета в Гельзенкирхене письмо от Фрица. Он писал, что рука, по-видимому, останется неподвижной, а легкое – больным. Далее я привожу отрывок из его дневника, который дополнит это сообщение и наглядно передаст впечатление новичка, брошенного в горнило войны, – войны техники.

««К штурму гаа-товсь!» Лицо взводного склонилось над маленькой пещеркой. Сидящие рядом трое оборвали разговор и, чертыхаясь, вскочили. Я встал, поправил каску и вышел в сумрак. Было туманно и прохладно. Картина между тем переменилась, боевой огонь прекратился. Теперь он с глухим уханьем сосредоточился на других частях гигантского поля сражения. Самолеты бороздили воздух, успокаивая тревожно ищущий взгляд видом большого железного креста, нарисованного на нижней поверхности крыла.

Я снова наведался к колодцу, чудом сохранившему прозрачность среди развалин и мусора, и наполнил свою фляжку.

Команда роты становилась повзводно. Я быстро засунул за ремень портупеи четыре гранаты и отправился к своему отряду, в котором двоих не было на месте. Едва успели записать их имена, как все пришло в движение. Рядами по одному взводы двинулись по полю боя, огибая амбары и прижимаясь к изгородям, и с громовыми криками ринулись на врага.

Атаку вели два батальона. Вместе с нами был задействован батальон соседнего полка. Приказ был лаконичен. Английские соединения, подошедшие к каналу, должны быть отброшены назад. На мою долю выпало залечь со своим отрядом на занятых позициях и отразить ответный удар.

Мы дошли до развалин деревни. Из изуродованной земли Фландрии торчали черные, расщепленные обломки отдельных деревьев, – останки большого леса. Над землей тянулись огромные клубы дыма, занавешивая вечернее небо тяжелым, мрачным пологом. Холодную землю, вновь так нещадно терзаемую, обволакивали удушливые газы; желтые и коричневые, они вяло переползали с места на место.

Объявили готовность к противохимической защите. В этот момент начался ужасающий огонь, – атакующих обнаружили англичане. Земля вставала на дыбы шипящими фонтанами, град осколков ливнем молотил по земле, на мгновение все как окаменели. Затем бросились врассыпную. Снова услышал я голос батальонного командира, ротмистра Бекельмана; надсаживаясь изо всех сил, он прокричал какой-то приказ. Я так и не понял какой.

Моя команда исчезла. Я очутился в чужом взводе и с другими пробирался через развалины деревни, снесенной до основания неумолимыми снарядами. Мы выхватили противогазы.

Все бросились на землю. Слева от меня стоял на коленях лейтенант Элерт, – офицер, знакомый мне еще по битве на Сомме. Рядом с ним лежал унтер-офицер и всматривался в окружающее. Сила заградительного огня была ужасной. Признаться, она превзошла все самые смелые мои ожидания. Перед нами колыхалась желтая огненная стена. Дождь из комьев земли, кусков черепицы и железных осколков летел на нас сверху, высекая из касок яркие искры. Казалось, даже дыхание давалось теперь с трудом, будто в этой насыщенной железом атмосфере не хватало воздуха для легких.

Долго всматривался я в этот кипящий ведьмин котел, видимые границы которого были обозначены огнем из стволов английских пулеметов. Несметные пчелиные рои этих пуль, изливавшихся на нас, были неслышны для уха. Было ясно, что наша атака, подготовленная таким мощным получасовым шквальным огнем, была разбита в самом начале. Дважды с коротким промежутком чудовищный грохот поглощал все это буйство. Рвались снаряды самого крупного калибра, земля лавиной летела в воздух и, крутясь и перемешиваясь, с адским грохотом низвергалась обратно.

Я обернулся направо на громкий призыв кричащего Элерта. Он поднял левую руку, махнул, чтобы следовали за ним, и прыгнул вперед. Я с трудом поднялся и побежал за ним. Мои ноги жгло как огнем, но колющая боль ушла.

Едва я проделал двадцать шагов и стал выбираться из очередной воронки, как меня ослепил холодный свет шрапнели, разорвавшейся в десяти шагах на высоте трех метров над землей. Я ощутил два тупых удара – в грудь и плечо. Я выпустил винтовку из рук, опрокинулся головой назад и покатился обратно в воронку. Как в тумане донесся до меня голос пробегавшего мимо Элерта: «Этот готов!»

Он не дожил до следующего дня. Атака не удалась, и при отступлении он был убит вместе со всеми сопровождавшими его людьми. Пуля, прострелив затылок, унесла жизнь этого храброго офицера.

Когда я очнулся от долгого обморока, стало тише. Я пытался подняться. Так как я лежал вниз головой, то чувствовал острую боль в плече, при малейшем движении она усиливалась. Дыхание было прерывистым, легкие не могли набрать достаточно воздуха. «Задело рикошетом легкие и плечо», – подумал я, припоминая, как получил два тупых безболезненных удара. Я отбросил штурмовое снаряжение и портупею, а также, в состоянии полнейшего безразличия, и противогаз. Каску я не снял, фляжку подвесил к крючку сбоку на мундире.

Мне удалось выбраться из воронки. Но через пять шагов, с трудом проделанных, я очутился в соседней воронке. Целый час пытался я выбраться из нее, так как поле снова начало содрогаться под ураганным огнем. Но и эта попытка не удалась. Я потерял наполненную драгоценной водой фляжку и впал в совершенное забытье, из которого меня, спустя какое-то время, пробудило ощущение жгучей жажды.

Тихо пошел дождь. Мне удалось собрать своей каской немного грязной воды. Я утратил всякое представление о направлении и не понимал, где проходила линия фронта. Воронки, одна больше другой, следовали друг за другом, и с их дна ничего нельзя было увидеть, кроме глиняных стенок и серого неба. Разразилась гроза, удары грома заглушал вновь начавшийся ураганный огонь. Я вжался в стенку воронки. Комья глины били меня по плечу, тяжелые осколки проносились над головой. Постепенно я утратил чувство времени: я не знал, утро сейчас или вечер.