В стальных грозах - - Страница 22

В пять часов утра я уже нес окопную службу. На участке первого взвода перед своим блиндажом стоял фельдфебель X. Когда я удивился, что вижу его в такой ранний час, он рассказал, что подстерегает большую крысу, лишающую его по ночам сна своей возней. При этом он обозревал свой до смешного маленький блиндаж, который он окрестил «виллой Леберехт Хюнхен».

Стоя друг подле друга, мы услышали глухой выстрел, не возвещавший на сей раз ничего опасного. За день до этого X. чуть не убило большим снарядом, и потому, испугавшись, он метнулся ко входу в ближайшую штольню, проехал на заднице первые пятнадцать ступенек, а на последних пятнадцати – трижды перекувырнулся через голову. Стоя у входа, я от смеха позабыл про снаряды и штольни, услышав, как бедная жертва оплакивает неудачную охоту на крысу, потирая тело в разных местах и пытаясь вправить вывихнутый палец. Несчастный поведал мне, что вчера, когда его вспугнул снаряд, он как раз ужинал. Вся его еда отправилась к черту, а кроме того, он уже вчера весьма чувствительно скатился по лестнице.

После этого развеселившего меня происшествия я отправился в свой блиндаж, но мне так и не довелось уютно подремать. Утром со все более короткими промежутками нашу траншею обстреливали снарядами. К обеду началось уже что-то несусветное. Я установил наш миномет и взял на прицел вражеские окопы. Впрочем, это был довольно слабый ответ на тяжелые снаряды, которыми нас буквально испахали. Обливаясь потом, мы сидели на корточках на нагретой жарким июньским солнцем глине малого углубления траншеи и посылали врагу мину за миной. Так как и это не укротило англичан, мы с Ветье отправились к громкоговорителю и после некоторого размышления послали следующий крик о помощи: «Бабка харкает нам в окоп. Здоровенные сгустки. Нужна картошка, крупная и мелкая!» Этой тарабарщиной мы пользовались, когда опасались, что нас подслушает противник. Незамедлительно от старшего лейтенанта пришел утешительный ответ, что сию секунду прибудет толстый усатый вахмистр в сопровождении нескольких малых ребят, и тут же с неслыханным грохотом во вражескую траншею пронесся наш тяжелый, в два центнера, снаряд, несколько раз поддержанный шквалом беглого огня полевой артиллерии, так что остаток дня мы провели спокойно.

Но на следующий день танцы завязались еще покрепче. С началом стрельбы по своему подземному коридору я отправился во второй окоп, а оттуда – в траншею, где был установлен наш миномет. Мы открыли огонь, отвечая на каждый фугас миной. После того как мы обменялись приблизительно сорока снарядами, вражеский наводчик, казалось, стал вести пристрелку специально по нам. Снаряды ложились то справа, то слева от нас, что, впрочем, не мешало нам трудиться дальше, пока один из них не направился прямо к нам. В последний момент мы рванули за пусковой шнур и кинулись прочь так быстро, как только могли. Только я влетел в залитый грязью, опутанный проволокой окоп, как чудовище лопнуло прямо за моей спиной. Мощная воздушная волна швырнула меня через моток колючей проволоки в наполненную зеленоватой жижей воронку, град крепких комьев глины барабанил по мне. Полуоглушенный, не соображающий, в какую сторону идти, я поднялся. Штаны и сапоги были порваны колючей проволокой. Лицо, руки и мундир были густо перемазаны глиной. На колене кровоточила длинная ссадина. С трудом дотащился я через окопы до своего блиндажа, чтобы передохнуть.

Впрочем, вражеские снаряды не причинили большого вреда. Траншея была в нескольких местах разрушена, громко глаголивший миномет разнесен, «виллу Леберехт Хюнхен» окончательно доконало прямым попаданием. Ее несчастный владелец уже сидел внизу в штольне, иначе пришлось бы ему при таких обстоятельствах сверзиться в третий раз.

Всю вторую половину дня стрельба продолжалась без перерыва, превратившись к вечеру из-за бесчисленного множества цилиндрических снарядов в ураганный огонь. Эти снаряды в форме валика наши называли «снарядами из бельевой корзины», так как иногда казалось, будто кто-то вытряхивает их корзинами с неба. Лучше всего можно представить себе их, если вспомнить скалку с двумя короткими ручками для приготовления лапши. Их выпускали из особых, вроде револьвера, станин, и они бултыхались в воздухе с неуклюжим шелестом, издали похожие на копченые колбасы. Они шли так плотно, что их наземный взрыв напоминал воспламеняющийся ракетный заряд. И хотя фугасы были более разрушительны, эти более действовали на нервы.

В напряженном ожидании сидели мы у входа в штольни, готовые оружием и гранатой встретить любого пришельца, но спустя полчаса огонь начал стихать. Ночью было еще два огневых налета, во время которых наши посты неизменно несли дозор, чтобы выстоять. Как только огонь стих, взмывающие вверх многочисленные ракеты высветили выскакивающих из штолен защитников, и бешеный огонь убедил врага, что в наших окопах еще есть жизнь.

Несмотря на огневое безумие, мы потеряли только одного человека – стрелка Дирсмана, которому при ударе снаряда о щит размозжило череп. Еще один был ранен в спину.

И в течение дня, сменившего эту беспокойную ночь, многочисленные огненные вихри готовили нас к близкой атаке. Наша траншея время от времени простреливалась и сделалась почти непроходимой из-за отбитого дерева обшивки. Также завалило часть блиндажей.

Командир подучастка прислал на передовую сообщение: «Перехвачен телефонный разговор англичан: они точно описывают бреши в наших проволочных заграждениях и вызывают «стальной шлем». Означает ли это слово тяжелые снаряды, еще не известно. Будьте готовы!»

Итак, грядущей ночью мы решили быть все время настороже и договорились пристрелить любого, кто на оклик «алло» не назовет свое имя. Каждый офицер зарядил свою ракетницу одной красной ракетой, чтобы сразу дать знать артиллерии.

Ночь в самом деле была еще более бурной, чем прошлая. Огневой налет в 2:15 в особенности превзошел все предыдущие. Град тяжелых снарядов вокруг моего блиндажа. В полном вооружении стояли мы на лестнице в штольню, свет маленьких огарков отражался мерцанием в мокрых заплесневелых стенах. Через вход вползал голубой дым. С потолка крошило землей. Бум! «Черт возьми!» – «Спичку, спичку!» – «Гаатовсь!» Сердце колотилось у горла. Руки, не слушаясь, освобождали капсюль гранаты. «Это последний» – «Пошел!» Когда мы ринулись к выходу, упал еще один снаряд со сдерживающим зажиганием. Нас швырнуло воздушной волной обратно. Тем не менее, хоть еще и спускались с великим шумом последние железные птички, все посты уже были заняты командой. Ворох ракет как днем осветил завешанную густым пологом дыма нейтральную полосу. В этих мгновениях, когда весь состав в наивысшем напряжении стоял за бруствером, было что-то таинственное; они напоминали ту перехватывающую дыхание, следующую за поднятым занавесом секунду, когда вдруг обрывается музыка и всю сцену заливает свет.

Несколько часов этой ночи я провел, прислонившись ко входу в мой блиндаж, обращенный в сторону вражеской линии, и поглядывая на часы, чтобы сделать записи об обстреле. Я наблюдал за постовым – человеком в годах, отцом семейства, иногда освещаемым сполохами разрывов, стоявшим надо мной совершенно неподвижно за своим орудием. Когда огонь утих, мы понесли еще одну потерю: стрелок Нинхюзер внезапно упал со своего места на посту и с грохотом скатился по лестнице штольни к ногам товарищей, стоявших внизу наготове. Обследовав жуткого пришельца, они нашли маленькую рану на лбу и кровоточившее отверстие над правым соском. Так и осталось неясным, ранение или стремительное падение было причиной смерти.

К концу этой ужасной ночи нас сменила шестая рота. В том особом состоянии угнетенности, какое вызывает рассвет после бессонной ночи, прошли мы по линиям траншей на Монши и оттуда – к выдвинутой на окраину Аденферского леса второй позиции, предложившей нашим глазам широкий обзор начала битвы на Сомме. Участки фронта слева от нас были окутаны белым и черным дымом, башнями вырастали места попадания тяжелых снарядов, над ними сверкали сотни молний разрывающейся шрапнели. Только пестрые ракеты – немой призыв к артиллерии о помощи – выдавали, что на позициях еще была жизнь. Впервые я увидел огонь, сравнимый лишь со стихиями природы.