Пленный лев - Юнг Шарлотта - Страница 9

– Теперь средопостная неделя, язычник! – сказал сэр Джемс. – Добрые люди пришли сюда попраздновать, и мы тоже повеселимся с ними.

– Мессир, – возразил конюх, – не лучше ли будет отложить это намерение, и отправить меня за провизией?

– Ба! Голубчик мой, толпа для нас самая лучшая охрана, да кроме того, давно пора дать отдохнуть нашим лошадям.

И сэр Джемс поскакал вперед. Малькольма несколько удивило, что тот и не подумал даже посоветоваться с ним. Он хотя и был воспитан в самых строгих правилах дисциплины, все же привык, чтобы к нему относились с уважением, подобающим внуку короля, а этот праздношатающийся рыцарь, искатель приключений, без крова и всякого пристанища, не думает ли он воспользоваться тем, что он, Малькольм, находится теперь в его власти, и пренебрегать в отношении его даже простыми правилами приличия?

Но когда сэр Джемс бросил на него взор, сияющий беззаботным весельем и промолвил смеясь: «Разомнемся-ка на шотландской ярмарке!» – мысль об оскорбленном самолюбии разлетелась в прах у обиженного юноши.

На лужайке, окаймленной палатками, лачугами и шалашами, гулял деревенский праздник. Направо возвышалась полуразвалившаяся церковь и гостиница, осененная ветвистым ясенем.

Сборище было самое разношерстное; к монахам и священникам, собравшимся здесь в большом количестве, присоединялись без всякого разбора люди всех сословий и состояний: фокусники, ряженые, певцы, музыканты, купцы, нищие; тут можно было встретить пастуха, завернутого в серый плащ, с собакой у ног старуху с лукавой улыбкой, продающую труды своих зимних вечеров, жителей границы с тощим, голодным видом, наконец, веселые толпы молодых девушек с развевающимися кудрями.

Вся эта картина была освещена яркими лучами мартовского солнца.

Конюх Нигель вздохнул с видимым неудовольствием, а Малькольм, всегда избегающий толпы из боязни подвергнуться какой-нибудь дерзкой насмешке, невольно приблизился к нему; сэр Джемс тем временем подъехал к гостинице, бросил поводья своей лошади Бревстеру и, громко рассмеявшись над недовольными лицами своих слуг, весело поклонился трактирщице, загорелое лицо которой было украшено длиннейшими серебряными серьгами. Затем, усевшись за большой стол под ясенем, убранным гирляндой из сосновых ветвей, перемешанных ивовыми листьями и цветами подснежника, он перекрестился, прочел предобеденную молитву, вынул свой кинжал и принялся резать им огромный кусок говядины, лежащий на столе. Отрезав ломоть, он подал его Малькольму, глядевшему на него с нерешительностью, и стал беззаботно разговаривать с каким-то монахом и здоровеннейшим офицером, сидевшим тут же за столом. Джемс, по-видимому, относился так же хладнокровно, как и остальное общество, к безыскусственной сервировке обеда: простой деревянный стол, не покрытый даже скатертью, с которого каждый должен был брать своим собственным кинжалом расставленные соль, горчицу, перец и тому подобное. Единственная личность, пораженная всем этим, был Бревстер; он встал поодаль и не мог решиться прикоснуться ни к одному из подаваемых яств.

Не обращая внимания на озабоченные лица своих слуг, сэр Джемс пошел посмотреть мишень, устроенную для стрелков. Состязание уже началось, стрела летела за стрелой, но ни одна из них не попадала в цель; шотландцы были далеко не мастера в этом искусстве, несмотря на приказ регента д'Альбани, чтобы каждое воскресенье и каждый праздник они устраивали у себя стрельбу.

Сэра Джемса очень забавляли неудачные попытки стрелков, но взглянув на Бревстера и заметив глубокое пренебрежение, проскальзывающее в его бесстрастном взоре, у него вырвалось недовольное восклицание, и нахмурив брови, он отошел в сторону.

В то время, как Нигель хлопотал с отъездом, послышался, под аккомпанемент арфы, звучный напев длинной баллады. Сэр Джемс остановился и стал прислушиваться.

В поэме этой говорилось о жестокостях леди Френдаут, и как

Солнце утреннее больше не светило

Ни для лорда Джона, ни для Ротлемей.

Крупные слезы скатились по щекам сэра Джемса, и он никак не мог скрыть своего волнения; а когда Нигель подошел к нему и слегка прикоснулся до его плаща, он сжал его руку и тихо сказал с глубоким вздохом:

– Я был на коленях моего отца, когда в последний раз слышал эту балладу. Давно, очень давно не раздавалась она в моих ушах. Вот тебе, дитя, – обратился он к поводырю слепого певца, бросая ему золотую монету, и хотел было уйти, как вдруг слепой, вероятно угадав по звуку золото, снова запел чувствительным голосом.

Сэр Джемс остановился и стал ногой отбивать такт.

– Сэр, – настаивал Нигель, – не забыли ли вы, что все зависит от нашей поспешности?

– Баллада! Баллада! Я хочу еще раз слышать эту балладу! – вскричал сэр Джемс. – Она тронула меня до глубины души!

– Я могу вам спеть все ее куплеты, – сказал Малькольм тоном, в котором слышались и нетерпение и досада. – Впрочем, всякий странствующий певец знает ее…

– Слышите, сэр, – повторял Нигель, – молодой человек споет вам эту балладу.

Наконец Джемс позволил увести себя до дверей гостиницы, где целая толпа молодых людей плясала под звуки шотландской песни, исполняемой на свирели. Сэр Джемс не утерпел и присоединился к танцующим: он протянул руку первой девушке, попавшейся ему на дороге, и несмотря на свои тяжелые сапоги, обитые сталью, принялся ловко вертеться с босоногой красавицей. При этой новой фантазии своего хозяина Нигель вышел из терпения, и лишь только тот усадил свою даму и велел подать ей кружку пива, конюх подошел к нему и сказал:

– Сэр, ворота Варвика скоро будут заперты.

– Ба, – вскричал сэр Джемс. – Дни ведь прибавляются, Нигель.

– Уверены ли вы, сэр, что между людом этим нет кого-нибудь из шайки Вальтера Стюарта? В таком случае если бы даже вам удалось уйти незамеченным, этот молодой человек здесь так известен, что непременно подвергнется новым неприятностям. Впрочем, одной вашей щедрости достаточно, чтобы возбудить всякие подозрения.

– Нам остается всего двадцать миль до Варвика, – ответил беспечно сэр Джемс, – так не для чего и беспокоиться насчет этих бездельников! Но я еду, и только потому, что ты решился упрекнуть меня за первое удовольствие, которым удалось мне попользоваться в среде своего народа. Дни моего счастья так преходящи…

С этими словами он вскочил в седло и промолчал во все продолжение пути.

Когда путники прибыли в Варвик, сэр Джемс велел Нигелю отвести лорда Малькольма в гостиницу, а сам отправился к коменданту крепости. Тот пригласил его ужинать и продержал до утра; потом под сильным конвоем улан проводил за десять лье от города. Малькольма очень удивляло, что сэр Джемс с первого же дня путешествия снял свое оружие и советовал Малькольму сделать тоже самое, прибавив:

– Бедное дитя! Он и не может себе представить, что можно путешествовать без оружия! Ах! Когда-то настанет время, что в горах и на равнинах Шотландии будет также безопасно, как в Англии!

Рыцарь был очень внимателен к Малькольму, и старался объяснить ему все мало-мальски интересное, встречаемое ими на пути. Юноша поминутно переводил речь на короля, к которому ехал, но эти вопросы сэр Джемс всегда старался отклонить, оправдываясь тем, что приближенным короля совершенно неприлично рассуждать об его особе.

На ночлег наши путники остановились в Дюраме, матери Холдингхэмской обители, и Малькольму показалось, что он прибыл в свой родной монастырь, несмотря на то, что архитектура Дюрама была несравненно величественнее. Построенный на высокой горе, омываемой Вейрой, этот нормандский монастырь, увенчанный великолепной часовней Богоматери, представился их глазам во всем своем блеске. Но несмотря на все это, молодому человеку казалось, что он снова видит Холдингхэм, правда более красивый и роскошный, но все-таки не чуждое ему жилище.

– Мир обитает здесь, – сказал он сэру Джемсу, когда тот спросил о впечатлении, произведенном на него обителью. – Тут только могут возрастать люди в святости, подобно палестинским лилиям, растущим в уединенном саду Холдингхэмского наместника.