Welcome to Трансильвания - Юденич Марина - Страница 66

Луч фонарика немедленно прыгнул вниз, сорвавшись с каменного поднебесья, которое за секунду до этого внимательно обследовал Костас в поисках отверстия или хотя бы расщелины.

«И поделом — нечего витать в облаках!» — еще успел подумать он.

А после на некоторое время лишился способности соображать и уж тем более — иронизировать.

В узкой полосе яркого света Костасу открылось зрелище, повергшее его в шок.

А вернее — в ужас.

Препятствие, на которое он налетел впотьмах, было распахнутой каменной гробницей.

И тот, кто покоился в этой странной усыпальнице, в ярком свете фонаря предстал перед Костасом во всем ужасном великолепии.

Именно так — ужасном великолепии.

Ужасным был вид останков — ибо скелет, погребенный в каменном гробу, был обезглавлен.

Великолепным было убранство — камзол из златотканой парчи, обильно расшитый драгоценными камнями.

Руки покойного при погребении скрещены были на груди, теперь остались от них только хрупкие фаланги костей, но и они по-прежнему сжимали рукоятку тяжелого меча,

Выполненную в форме головы дракона, хищно оскалившего пасть. Вместо глаз чудовища тускло мерцали в полумраке два огромных изумруда. Ножны меча покрыты были искусным орнаментом, в канве которого также сплелись грозные чудища — драконы, усыпанные изумрудами и рубинами. Отчего казалось, что сошлись могучие монстры в смертельной схватке и живая алая кровь брызжет, скатываясь по зеленым чешуйчатым телам.

Оцепенение постепенно проходило.

Однако ж Костас все еще стоял, не в силах пошевелиться и отвести глаз от сплетения драконьих тел на драгоценных ножнах рыцарского меча.

Зрелище завораживало.

Рассудок очнулся первым, и стала понятна мистическая притягательность орнамента.

Многочисленные рубины на ножнах были выложены так искусно, что казалось — живая кровь беспрестанно струится меж сплетенных драконьих тел, не проливается наземь, растекаясь густыми страшными лужицами, растворяется в бесконечности — и значит, где-то там, в субстанциях неведомых, рождается новая жизнь.

Ибо живая кровь на то и жива, чтобы всегда продолжать жизнь и знаменовать ее, а не смерть вовсе.

А смерть — что же?

Она вечно бродит рядом, в надежде на случайную наживу. И порой получает свое.

Но только — порой.

Так было и так будет.

Всегда.

Во веки веков.

Аминь.

Костас вздрогнул, окончательно приходя в себя.

Что за странные мысли роились в его голове?

Чужие — вне всякого сомнения — мысли.

Но не чуждые ему.

Нет, не чуждые.

Как странно.

Впрочем, одно было ясно — чужие или нет, странные Мысли пошли ему на пользу.

Настолько, что достало сил и смелости низко склониться над загадочными останками и даже коснуться их рукой. Напрасно.

Мерцающая золотом парча, казавшаяся на расстоянии прочной, совсем не тронутой временем, от слабого прикосновения пальцев немедленно рассыпалась в прах. Костас стремительно отдернул руку. И даже отступил на шаг от саркофага. Поздно.

В том месте, где дерзкая рука смертного коснулась древних останков, образовалось небольшое отверстие, в котором отчетливо белело нечто — вероятнее всего, одна из костей скелета.

Поначалу Костас не хотел даже приближаться к захоронению.

Не от страха, но из боязни повредить еще что-нибудь. Однако в образовавшейся дыре что-то блеснуло. Костас направил туда луч фонарика и, следуя за ним, вроде бы непроизвольно снова шагнул вперед, вплотную приблизившись к саркофагу.

Зрение не обмануло: под парчовым камзолом покойный носил крест.

Небольшое — по виду — золотое распятие. Нечто в нем, однако, привлекло внимание Костаса. Нечто необычное.

С превеликой осторожностью, дабы — упаси Боже — не коснуться чего-либо еще в облачении погребенного, тем паче его самого, а вернее — его костей, Костас склонился над останками.

Православный крест на груди рыцаря был и вправду не совсем обычным, а вернее — совсем не обычным.

У ног Спасителя, будто бы обнимая его колени, распластался дракон. Голова чудовища была высоко поднята вверх и взгляд устремлен на умирающего Христа.

Крест был небольшим, однако древний мастер сумел отразить состояние зверя.

Поза и, казалось, даже взгляд крохотных, едва различимых глаз дышали глубокой тоской.

Сомнений не оставалось — чудище глубоко скорбело и, возможно, готовилось, как верный пес, умереть у ног распятого хозяина.

— Дракон, скорбящий у креста Господня? Боже правый, но ведь это, наверное, ересь? — Костас медленно перекрестился. — Дракон, скорбящий у креста… Дракон на службе сил Господних…

Что-то такое ведь говорил старый доктор Эрхард, царствие ему небесное. Вот кто ликовал бы теперь по-настоящему. Не безымянный череп, а целое и почти не тронутое временем тело, вернее — его останки.

И с массой атрибутов.

Причем наверняка каждая из мельчайших деталей одежды и оружия скажет специалисту во сто крат больше, чем скупой набор букв и цифр в современном паспорте офицеру эмиграционного контроля.

Один только меч!

Даже он, полный невежда в сложных, запутанных науках — истории, .археологии, генеалогии, — едва только взглянув на него, сразу понял, кому принадлежало грозное оружие.

И, стало быть, чьи останки покоятся в каменной гробнице.

Сам Дракула, великий и ужасный, покоился в этой подземной усыпальнице.

Обезглавленный, как и утверждал профессор Эрхард.

Неожиданно Костас вспомнил: когда-то, совсем недавно, в разговорах с профессором и его людьми, в беседе с тем, кто нанял его для этой проклятой работы, он много раз произносил эти слова: великий и ужасный.

Но всякий раз — с изрядной долей иронии.

Еще он вспомнил собственную шутку по поводу визитной карточки, которую непременно попросит у грозного призрака при встрече.

Теперь все это казалось легкомысленной глупостью.

Однако страха не было.

Древние останки не пугали его, и даже случись в этот миг нечто запредельное — обрети грозный рыцарь из каменного гроба плоть и восстань во всем своем ужасном величии, Костас не то чтобы не испугался, но принял бы это явление как должное.

О смерти, которой почти наверняка чревата была подобная метаморфоза, он не думал.

Впрочем, смерть караулила его в любом случае — выбраться из каменного мешка самостоятельно было скорее всего невозможно.

Надежда на то, что его всерьез будут искать в поенарских руинах, была слабой. Возможно, взбудораженные Льяной селяне без особого усердия пошарят по окрестностям — и, разумеется, ничего не найдут. А вечером, с радостью отдавая должное бесплатной выпивке, выставленной хозяйкой бара, еще и беззлобно посмеются над ней.

И Льяна, конечно, посмеется вместе с ними. Правда, будет ее смех отдавать горчинкой. А может, не будет никакого смеха, не станет поднимать односельчан на поиски синеглазого грека веселая трактирщица. Мало ли мужчин навсегда покидали ее именно так, обещая вернуться к обеду? Всех не отыщешь.

Да и к чему искать? Разве, уходя, каждый не освобождает место следующему? Чем плохо?

Нет, ни о чем подобном не думал Костас сейчас почему-то.

Хотя, наверное, следовало бы.

Мысли в голове по-прежнему являлись довольно странные. К примеру, опустившись наземь около гробницы, он даже не заметил, что при этом весьма непочтительно облокотился на ее гранитное основание, — голова была занята совсем другим.

Он думал о кресте, случайно обнаруженном под парчовым одеянием Дракулы.

И смутное ощущение, незаметно родившись, крепло в душе — чудилось Костасу: не только в бесконечных профессорских рассказах слышал он о подобном, и скорее всего совсем не в них.

Но где же?

Затрепетала вдруг в душе уверенность: где-то видел он уже этот крест, где-то, когда-то, совсем недавно.

Но где?

Когда?

Туманилось сознание.

Не хотело расставаться с тайной.

А дальше случилось и вовсе странное — взбудораженный, размышляющий Костас, деятельный по природе своей и, стало быть, просто обязанный метаться в поисках выхода или по меньшей мере ответа на те вопросы, что тревожили душу, неожиданно задремал.