Антиквар - Бушков Александр Александрович - Страница 8

Медаль к трехсотлетию Дома Романовых

– Вижу… – кивнул Смолин.

Подавляющее большинство подобных должностных знаков на рынке присутствует, будучи уже без подвесок – подвески в первую очередь теряются, ломаются, утрачиваются. А Федин знак приятно радовал глаз не только двойной родной цепочкой, но и горизонтальной выпуклой планкой. Единственное, что отсутствовало – булавка, каковой знак крепился некогда к армяку или там поддевке. Ну да совершенства в нашем мире не доищешься…

– Копаный, – сказал Федя. – Миноискатель задребезжал этак в полукилометре от окраины Бекетовки, на пашне… Я так полагаю, шел когда-то пьянющий староста за деревней, да и потерял цацку…

– Вероятнее всего, – кивнул Смолин. – И что?

– Мы – люди простые, – прищурился Федя. – Сотка баксов. Все равно за сто пятьдесят ты ее влет толкнешь…

– А не чересчур?

– С цепочкой, с планкой… Или есть вторая?

– Ну ладно, – сказал Смолин. – Еще есть?

Все остальное, появившееся на столе, знаку, несомненно, уступало – парочка потемневших медалей к трехсотлетию Дома Романовых, которые в тринадцатом году клепали чуть ли не в каждой столярной мастерской, несколько многотиражных серебряных полтинников и медяков, массивная стеклянная чернильница без крышечки, годов сороковых, бронзовая печать уездного исполкома (простая, как две копейки, но с массивной вычурной ручкой, явно отломанной в двадцатых товарищами комиссарами от какой-то более дорогой и качественной печати), два штыка от трехлинейки, почти не тронутых коррозией, ворох дореволюционных бумаг (приписное свидетельство ратника второго разряда, похвальный лист реального училища и тому подобный ширпотреб). Стоило все это не особенно дорого, но своего знатока и покупателя способно было обрести в самом скором времени.

– Всё?

– Держитесь за кресла, граждане… – сказал Федя, с широченной ухмылкой запуская руку в сумку. – Ап – и тигры у ног моих сели!

Смолин интереса скрывать не стал, незамедлительно протянул руку, процедил сквозь зубы:

– Это, конечно, вещь…

На стол тяжело брякнулся черный маузер, на вид казавшийся безукоризненным. Смолин, так и не прикасаясь пока что, медленно прочитал вслух ясно различимую надпись, выбитую над рукояткой между двух прямоугольных углублений, побольше и поменьше:

Клеймо на маузере

– Ваффенфабрик Маузер, Оберндорф, А. Некар… Чистил?

– Самую чуточку, как видишь. Механизм слегка почистил, смазал… Испробуй.

Смолин оттянул на «ушки» длинный прямоугольный затвор, блестевший свежей смазкой, потыкал мизинцем в открывшийся патронник (пружина исправно сжималась), большим пальцем отвел курок, и затвор, скрежетнув, ушел на место. Нажал на спусковой крючок, поиграл с прицелом, с предохранителем. Правая сторона пистолета сохранилась безукоризненно, а вот левая подкачала, была довольно-таки изъедена мелкими язвочками ржавчины.

– А вот это, пожалуй, уже не копанка, – сказал он задумчиво. – «Чердачник»?

– Вот именно, – кивнул Федя. – Натуральный «чердачник». Лежал себе за стропилом, пока избу разбирать не начали. Хорошо, я там вовремя оказался… Это ведь «Боло», а?

– Классический «Боло», – сказал Смолин медленно.

Маузер «Боло»

Они переглянулись и покивали друг другу с видом понимающих людей. Укороченный маузер такого типа, именовавшийся «Боло», или «Большевистским», в двадцатые годы Германия поставляла в СССР главным образом для ГПУ. Так что версии можно строить разные, но наиболее вероятна одна: коли уж такой маузер десятки лет пролежал захованным на чердаке обычной деревенской избы, то с огромной долей вероятности хозяин избы однажды где-то пересекся с чекистом или милиционером, у коего пистолетик и позаимствовал. Чекисту, надо полагать, маузер был уже ни к чему. Крутые двадцатые…

– Тоже Бекетовка?

– Нет, Подтаежное.

– Ясно, – сказал Смолин. – Кто у нас там гулял в коллективизацию, атаман Хома?

– И Хома, и есаул Перелегин… Да мало ли неорганизованного народу комиссаров за деревней подкарауливало… Слышь, Вась, а из него, надо полагать, не одного краснюка замочили…

– Да уж надо полагать, – кивнул Смолин.

Они какое-то время откровенно баловались пистолетом, отбирая его друг у друга, целясь в углы, давя на спуск, щелкая всем, чем можно было щелкать. Оружие имеет над мужчинами мистическую власть, так просто из рук не выпустишь, не наигравшись вдоволь…

Смолин спохватился:

– Ладно, все это лирика… И что?

– Штучку баксов, на молочишко, – блеснул Федя тремя фиксами (отлитыми не из дешевого стоматологического рыжья, а из подлинных царских червончиков). – Ты-то его толкнешь минимум за две.

Все верно, подумал Смолин. А если еще разориться на кобуру – сейчас штук за девять рублями можно быстренько прикупить пусть и новодельную, но идеально выполненную копию…

– Погоди, – сказал он, видя, как замигал экранчик одного из телефонов, так и не снятых с «беззвука». – Да… Ага… Ну да. Когда будешь? Лады… Порядок, Федя. Пойдет. Подержи-ка его вот так…

Он распахнул шкаф, достал с нижней полки тяжелую германскую дрель и включил ее в розетку.

– Васька! – тоскливо взвыл Боцман.

– Молчок, – решительно сказал Смолин. – Считай, я его купил, так что делаю, что хочу…

Боцман крепко держал маузер магазином вверх, а Смолин с большой сноровкой в полминуты проделал в нижней части ствола аккуратную дыру в восемь миллиметров диаметром. Извлек маленький увесистый боек и безжалостно отправил его в мусорную корзину, завернув предварительно в бумагу.

– И только так, – сказал он, покачивая на ладони черный пистолет, с этой минуты уже не подходивший под определение «огнестрельного оружия». – Заглушку Маэстро поставит в темпе, а я уж знаю, кто у нас любит стволы, из которых, надо полагать, положили не одного краснюка…

– Такую вещь загубил, – сказал Федя не без грусти. – У меня дома…

– Прекрасно помню, что у тебя дома, – сказал Смолин. – У тебя, Федя – глухая деревня, хоть и именуется райцентром. У вас там все по-другому. Я тебе, конечно, чуточку завидую…

Любителю оружия завидовать было чему: у Боцмана в комоде под полотенцами и тельняшками безмятежно лежали и наган сорок второго года (действующий), и американский кольт одиннадцатого года (аналогично), а в сенях вдобавок стоял еще и винчестер девятьсот первого года изготовления – ствол порядком стерся, истончав, но стреляла американская дура до сих пор исправно, разве что металлические гильзы приходилось снаряжать вручную. Деревня, знаете ли, там на такие вещи смотрят проще…

– Город – дело другое, – сказал Смолин не без грусти. – Не хочу я собственными руками себе на хребет тяжелую статью взваливать…

– Да все я понимаю. Только все равно жалковато – рабочая машина…

– Бизнес есть бизнес, – сказал Смолин. – Переживем, мы ж с тобой, по большому счету, не коллекционеры… Всё? Или нет? Что-то ты загадочно глазками посверкиваешь… Доставай.

– Пошли в машину. Оно увесистое…

– Слушай, неужели наконец «Максим» нарисовался?

Боцман ухмылялся с самым загадочным видом:

– «Максима» все еще не обещаю, но кое-что имеется…

Черным ходом они вышли во двор, где возле единственного подъезда примостилась Федина «газель» с брезентовым верхом. Подошли к заднему борту, запрыгнули внутрь… Федя таинственно посмеивался. Там, внутри, валялись какие-то немаленькие железяки – задняя ось от грузовика, еще что-то…

– А вот что это, по-твоему, такое? – вопросил Федя тоном триумфатора. – Во-он, у борта…

Смолин присмотрелся, согнувшись в три погибели. Потом присел на корточки и пригляделся еще тщательнее. Выругался негромко, витиевато. Сказал, не вставая и не оборачиваясь: