Антиквар - Бушков Александр Александрович - Страница 13

– Это все лирика, – проговорил старик. – Что толку тебя поносить… Будем практичными, Васька… Это капут. Наследников у меня нет…

Смолин этому откровению ничуть не удивился: миллионный Шантарск в некоторых отношениях – большая деревня. В узком кругу всем было прекрасно известно, что Кащей давным-давно, еще при историческом материализме, расплевался всерьез что с сыном, что с дочкой. Случается такое с родней у фанатиков-коллекционеров, частенько. Редко встретишь родных и близких, которые прониклись бы тем пламенем, что сжигает тебя самого. Наоборот, вовсе даже наоборот. Родные и близкие ноют годами, открыто высказывая недоумение и неудовольствие: по их практичному разумению, следовало бы эти приличные денежки не в хлам впаливать, а тратить, подобно человеку разумному: машина, дачка, шубы-хрусталь, щедрая помощь детишкам и прочие приземленные, чисто бытовые нужды. Со временем сплошь и рядом кончается разрывом отношений и вечными взаимными проклятьями, что в нашем случае и имеет место. Дашке старик временами подкидывал какую-то мелочовку, но златом никак не осыпал – а взрослые дети уж с четверть века как добрым словом папашу не поминали и отношений не поддерживали даже дипломатических…

– Будешь наследником, зараза, – сказал Чепурнов, явственно кривясь, словно лимон кусанул. – Ты, конечно, сука та еще – но ты, по крайней мере, понимающий. Так оно лучше для всех. Этот козлик с козлихой все равно размотают наспех, бездарно и по дешевке… а ты хоть пристроишь … Рад, поди? А?

– А черт его знает, если откровенно, – сказал Смолин. – Тут бабушка надвое сказала…

– Сволочь, – сказал Никифор с бледным подобием улыбки. – Умен, чего уж там… Умен. Ну хорошо. Будешь наследником… спасибо хоть скажи, урод!

– Спасибо, – серьезно сказал Смолин. – Нет, правда. Спасибо.

Радости особенной не было, она еще не успела оформиться. И потом, он пока что не видел легендарных закромов. Было что-то вроде облегчения, не более, и легкого удивления от того, что все обернулось именно так.

– А кому еще? – словно угадал его мысли, прошелестел старик. – В музей… чтобы растащили половину, еще не донеся, а остальное – в самом скором времени… Не дождутся. Дашке… просвистит со стебарями… Пользуйся… помни мою доброту… в тумбочке… футляр кожаный…

Без излишней поспешности Смолин извлек из тумбочки кожаный футлярчик на «молнии» размером с половину сигаретной пачки – судя по ощущениям пальцев, там лежали ключи, разномастные.

– Как только сдохну, пойдешь в закрома, – четко выговорил Никифор. – Не раньше, зараза, не раньше… Слушай условия, будут и условия… я тебе всё ж не благодетель из индийского кино.

– Да? – бесстрастно произнес Смолин.

– Памятник мне… и Лизе. Эскизы в зеленой папке. Строго по эскизам, уяснил? И чтоб не вздумал мелочиться, иначе приду и возьму за глотку, веришь ты в это или нет…

– Да ладно, – сказал Смолин, наклонясь к постели. – Считайте меня кем угодно, но ведь помните, надеюсь, что слово я всегда держу…

– Помню, помню… Памятники обоим, строго по рисунку… Дашке… Дашке… ну, дашь ей потом денег на квартиру, на машину, на шмотки-цацки… Не мелочись и не перегибай. Двухкомнатку, не обязательно в самом центре… машину японскую, но так себе… и баксов… с десятку… ага, десятку… Не жмись, сам будешь не в накладе… Понимаешь?

– Ну да, – сказал Смолин. – Еще что-нибудь?

– Японца с коробочкой – мне в гроб… Непременно… Там поймешь… японца мне в гроб… И всё. Остальные обойдутся, идут они боком через буераки… – он медленно-медленно выпростал из-под простыни руку (во что пальцы, ладонь превратились за три дня – жуть берет), свел пальцы на запястье Смолина.

Пальцы оказались холоднющие, липкие, но Смолин терпел, только теперь начиная осознавать, принужденный склониться к самому рту, стараясь дышать только ртом, чтобы не втягивать ноздрями кисловато-затхлый запах, слушал самое важное – где, как попасть…

Всё. Он чуть-чуть шевельнул запястьем, давая намек на то, что хочет освободить руку. Старик не отреагировал, наоборот, стиснул его ладонь вовсе уж клешнясто и, вперившись немигающим взглядом филина, повысив голос чуть ли не до крика, совершенно четко выговорил:

– Васька, ищи броневик! У меня не получилось… Ищи броневик, зараза, тварь! Такое бывает раз в жизни, нельзя отдать случайным, на сторону… Я не успел… Васька, ищи броневик! Броне…

– Какой броневик? – плюнув на брезгливость и почти касаясь ухом жабьего безгубого рта, настойчиво спросил Смолин.

– Ищи броне…

Что-то клокотнуло над самым ухом – и Смолин, инстинктивно отшатнувшись, вырвал ладонь из склизких пальцев. Что-то мерзко, пронзительно залилось электронным писком над его головой – он теперь только рассмотрел, что на полочке стоит белый ящичек, мигает лампочками, и окошко светится зеленым зигзагом, писк все сильнее…

Он и сам не понял, как так получилось, что его, ухватив за локоть, приподняли с табуретки, а там и вмиг вытеснили в коридор зеленоватые халаты в количестве трех. И кинулись к постели, над которой все так же пищало непонятное устройство – вот только в их суете Смолин не отметил ни живости, ни настоящей заботы…

Крепыш с широким усталым лицом, в таком же зеленоватом халате на голое тело заглянул в палату, дернул крутым сильным плечом и, вернувшись в коридор, окинул Смолина достаточно равнодушным взглядом:

– Сын?

– Племянник, – сказал Смолин.

На лице врача отобразилось явное облегчение – ну да, так ему проще, вряд ли стоит предполагать, что племянничек возраста Смолина примется заламывать руки и оглашать обшарпанный коридор рыданьями, узнав, что дядюшке восьмидесяти с лишним лет настал трындец… Впрочем, и родные кровиночки в таком-то возрасте вряд ли будут биться в рыданиях – мы ж реалисты, такова се ля ви, особенно в данном конкретном случае. То-то, кстати, и не видать безутешных чадушек… Может, не знают?

– Что там? – спросил Смолин приличия ради.

– Ну, что там… – врач говорил негромко, устало, в голосе чуялась лишь чуточка чисто профессионального сочувствия (ну понятно, если будет каждому соболезновать всерьез, крышей подвинется). – Третий инфаркт и все сопутствующие осложнения, в первую очередь – годы… В другом возрасте зашла бы речь о шунтировании и еще паре-тройке достаточно сложных процедур… Восемьдесят четыре, понимаете ли… Наркоз противопоказан категорически, дядюшка ваш сейчас не перенесет и простейшей операции вроде вскрытия чирья на пальце. Так что…

– Всё? – спросил Смолин.

Врач вильнул взглядом:

– Ну, что тут скажешь…

– Вячеслав Палыч! – донесся женский голос из палаты.

Врач вошел туда, остановился на пороге – и почти сразу же, оглянувшись на Смолина, пожал плечами – так досадливо, привычно, непреклонно, что все стало ясно и без вопросов. Смолин и не пытался заглянуть в палату, где все присутствующие уже не суетились, а стояли неподвижно – повернулся и направился к лестнице.

Ага! Сподобились наконец… Вся родня, не особенно и торопясь, поднималась ему навстречу: осанистый Викентий Никифорыч с супругою, но без чадушек, Бергер с женой Галиной Никифоровной и дочкой Дашенькой…

Смолин и не подумал свернуть – а какое им дело? Что он, не имеет законного права по этим коридорам ходить? К тому же никто из них, за исключением Дашеньки, знать его не знал.

И они разминулись совершенно безучастно, как в море корабли – вот только Дашенька, вовсе не выглядевшая убитой горем, мимоходом кинула на него очень уж цепкий, очень уж острый взгляд… или показалось?

Усевшись за руль, Смолин протянул было руку к ключу – но тут его пробило насквозь новым, непонятным ощущением. Там смешались холод и тоска, растерянность и страх, в пот бросило от мимолетного приступа жути: вот так оно и бывает, значит? Хлоп – и нету? И ничего с собой туда не прихватишь, ничегошеньки! Был – и нету… А тебе-то уже не двадцать и не пятьдесят даже…