Эта милая Людмила - Давыдычев Лев Иванович - Страница 6

— Никаких удочек у меня нет, и рыбачить с тобой я не буду. И вообще нечего мне с тобой делать. Иди занимайся себе чем хочешь. Можешь плавать, можешь танцевать, можешь в шахматы играть или в шашки, можешь с плохими мальчишками пе-ре-вос-пи-та-тель-ной работой заниматься, а меня оставь в покое. У меня своих дел хватает. Понимаешь?

Герка хотел уйти, был уверен, что сейчас же уйдёт, но с удивлением и с неприязнью к самому себе отметил, что не уходит.

А эта милая Людмила молчала и улыбалась необидно снисходительно: дескать, никуда ты не уйдёшь, по крайней мере, сейчас, а если потом и уйдёшь по глупости, конечно, то сто три раза пожалеешь, но — увы и увы! — будет поздно.

— Я скоро должен в город, в областной центр ехать, — озабоченным тоном сказал Герка, чтобы хоть как-то оправдать своё поведение, — а сейчас мне тренироваться надо. И некогда мне с тобой разговоры всякие разговаривать. Занят я очень, а тебе делать нечего. И времени у меня нет. Понятно?

— Как знаешь. — Эта милая Людмила пожала плечами. — Смотри. Ты человек взрослый, обязан соображать. А ты почему-то не очень… соображаешь иногда. Во всяком случае, когда девочка обращается к мальчику с просьбой, он обязан отнестись к ней хотя бы внимательно.

— Некогда мне относиться к тебе внимательно! — хотел грубо ответить Герка, а получилось у него беспомощно. — Тренироваться мне надо… — хотел он сказать ещё грубее, а получилось ещё беспомощнее, потому что он с недоумением ощущал, что ему совсем-совсем не надо, чтобы, она ушла. — Должна же ты понимать, что если человек занят…

— Но чем же ты занят?! — искренне удивилась эта милая Людмила. — Когда я пришла сюда, ты преспокойненько сидел на травке, и видно было, что ничего не собирался делать. А если тебе надо тренироваться, давай тренироваться вместе… Уверяю тебя, Герман, что ты совершенно напрасно сердишься на меня. Уверяю тебя, что мы обязательно подружимся. Ведь я собираюсь рассказать тебе такое, что тебе просто захочется подружиться со мной.

— Давай тогда рассказывай, — согласился Герка, но всё-таки заставил себя озабоченно и громко вздохнуть.

— А это ещё надо заслужить, Герман.

Совсем растерялся Герка. Что ни скажет откуда ни возьмись появившаяся здесь странная особа маленького роста с большими чёрными глазами, всё для него непонятно! И он прямо и твёрдо предложил:

— Объясни мне всё толком. Как и что, и для чего надо заслужить? И что у тебя самое главное? И зачем мне надо о нём знать?

Эта милая Людмила предельно внимательно и словно с недоверием вгляделась в Герку, ответила неожиданно почти суровым голосом:

— Мне предстоит провести с тобой огромную и разнообразную воспитательную, а главное, ещё и пе-ре-вос-пи-та-тель-ну-ю работу. Опять не понимаешь?

— Ничегошеньки! — с вызовом признался Герка.

— Попытаюсь объяснить. Итак, ты видишь перед собой меня. Я вижу перед собой тебя. Мы ничего не знаем друг о друге. Мне, например, известно о тебе лишь то, что ты можешь очень развеселить. Догадываюсь я и о том, что ты ничего не хочешь или не умеешь делать.

— Ну откуда ты взяла?!?!?!

— Подожди, подожди, — строго отозвалась эта милая Людмила. — Ты просил объяснить тебе кое-что, вот и будь любезен слушать… Да, я догадываюсь, что ты мало чем интересуешься в жизни. И тебе будет трудно заслужить мое расположение. Но я сама займусь тобой. Помогу тебе избавиться хотя бы от ряда недостатков. — Она, задумавшись, помолчала. — Хорошо, я расскажу тебе о себе самое главное. Ты просто ахнешь, Герман, и сразу станешь относиться ко мне серьёзно.

— Хвастаешься ты просто и здорово хвастаешься. — Герка постарался скрыть возмущение. — Берёшь на себя много. Самая ты обыкновенная зазнайка. Строишь из себя кого-то, а…

— А вот первый космонавт в мире Юрий Алексеевич Гагарин был обо мне совершенно другого мнения, — скромно и тихо сказала эта милая Людмила.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Двое на одного

Вся история с предполагаемой отправкой единственного внука в областной краеведческий или даже в один из московских музеев, выдуманная дедом Игнатием Савельевичем, имела, уважаемые читатели, куда более серьёзный и, я бы сказал, неприятный для Герки смысл, чем сначала подразумевал и сам дед.

Герка — тот вообще ничего не предполагал и не подразумевал, кроме того, что в музее его ожидают невиданное до сих пор ничегонеделание и, что не менее важно, почет, до сих пор невиданный.

Дед Игнатий Савельевич, когда он понял истинный смысл своей выдумки, пригорюнился, а потом и растерялся.

Поверил ведь единственный внук, что он уже кандидат в экспонаты, что и тренировка необходима. Дед же Игнатий Савельевич спрятался в огороде за банькой среди черемух и принялся очень горестно размышлять над судьбой внука. А она, его судьба, впервые представилась во всём своём неприглядном виде.

Избалованный лентяй… Ленивый баловень… Дед Игнатий Савельевич даже вздрогнул, будто впервые узнал об этом, чуть ли не сознание потерял, однако заставил себя размышлять, хотя и тревожно, но деловито и обстоятельно.

Историю с музеем он сочинил, напомню, уважаемые читатели, надеясь в конце концов устыдить внука, доказать ему, сколь нелепы его несусветная лень и не менее несусветная избалованность. А Герка-то всё принял всерьёз! Подумать страшно, на что избалованный тунеядец согласен, только бы ничегошеньки в жизни не делать и у всех на виду быть!

С очень сильной болью размышляя об этом, дед Игнатий Савельевич до того расстроился, что забормотал вслух:

— Раньше таких оболтусами называли и правильно делали… Пусть, пусть в специальной загородке покрасуется… Пусть узнают люди, какого я баловня воспитал вместо рабочего человека… Мне, мне, мне стыд и позор, если не на весь наш земной шар, то хотя бы на весь наш посёлок…

И опять он вспоминал и вспоминал о том, что давным-давно каждый день собирался по-настоящему приняться за перевоспитание Герки, да каждый день откладывал такое намерение: уж больно хотелось, чтобы единственному внуку хорошо жилось, беззаботно.

Да, вот так, уважаемые читатели. Пусть, мол, сегодня единственный подольше поспит, завтра мы ему лишка валяться в постели не позволим. Пусть сегодня единственный к урокам не готовится, завтра он у нас над домашними заданиями девять часов двадцать минут без передышки просидит! Ничего, ничего, что сегодня единственный двоечку прихватил, завтра мы его без двух четверочек и домой не пустим. Ладно, сегодня единственный хлеба себе отрезать не хочет, завтра он у нас обед из трёх блюд во что бы то ни стало попробует если и не приготовить, то хотя бы испортить… Внук до того привык, что все его заботы, даже самые малюсенькие, всегда откладываются, что иной — не беззаботной до предела! — жизни не мог представить, да и потребности в другой жизни у него не наблюдалось. Постепенно Герка и вообще позабыл о том, что у человека должны быть какие-то заботы и обязанности.

С дедом Герке было удобно и привольно, внуку и в голову не приходило, что тот недоволен собой, бранит себя за крайне неправильное отношение к единственному. Тем более изнеженный и избалованный Герка и заподозрить был не в состоянии, что рано или поздно дед всерьёз и решительно, окончательно и бесповоротно примется за его коренное перевоспитание.

И вот именно сейчас тот и поставил перед собой четкую задачу: или он сделает из единственного внука трудолюбивого человека, или честно признается перед своей совестью, что чрезмернейшими заботами и совершенно неконтролируемой, неуправляемой любовью погубил Герку, сам лишил его возможности стать нормальным — рабочим человеком!

«Возьму я его ещё в оборот, возьму! — яростно рассуждал дед Игнатий Савельевич. — Он у меня ещё попрыгает, кандидат тунеядный, экспонат избалованный! Я ему… я его… я им…»

И хотя ничего определенного дед Игнатий Савельевич сам себе предложить не мог, настроение у него чуть-чуть-чуть улучшилось. Все-таки он немножечко надеялся, что специальная загородка сыграет какую-то положительную роль в судьбе внука.