Эта милая Людмила - Давыдычев Лев Иванович - Страница 31

Он дал ребятам молока, хлеба, вареных яиц и картошки и спросил:

— В воде бултыхались, покуда синими не стали?

— Тёмно-синими! — радостно ответила Голгофа. — А ливень какой был замечательный! Я первый раз в жизни бегала босиком, да ещё под дождем и без зонтика!

— Так-то оно так, — печально произнёс дед Игнатий Савельевич. — А о доме ты вспоминаешь? Не боишься?

— Сейчас вот вспомнила, — уныло призналась Голгофа. — Я боюсь только одного: не поймали бы меня уж очень быстро. Ужасно хочется как можно дольше пожить на свободе! Вот как сегодня!

— Если дед захочет, — небрежно, но довольно хвастливо сказал Герка, — никто тебя ни за что не найдёт.

Дед Игнатий Савельевич весьма долго молчал, сосредоточенно разглядывая огонь в печурке, и проговорил мечтательно:

— В поход, ребята, надо, только в поход!

— В какой, дед, поход? — почему-то сразу насторожился Герка. — Чего это ты ещё придумал?

— Не я придумал, а Людмилушка. Сегодня мне она о походе долго толковала. Понимаете, ребята, пойти бы нам в многодневный поход, а? На Дикое озеро! Места там распрекрасные. Рыбалка гарантийная. Грибы, ягоды — чего ещё надо? И, главное, избушка там есть пустая. Для рыбаков. — Он помолчал загадочно, добавил значительнейшим тоном: — И, конечное дело, полная конспирация.

— А это ещё что такое? — недовольно спросил Герка.

— Это значит — здорово спрятаться, — восторженно прошептала Голгофа. — Неужели всё это может быть?!

— Всё зависит только от вас, — почему-то не очень весело ответил дед Игнатий Савельевич. — Нужны следующие качества: сила воли, смелость, смекалка, терпение, способность переносить любые трудности. Но главное — дисциплина. И ещё более главное: дух коллективизма. Если согласны, я приступаю к сборам. Людмилушка согласна. Надо бы её известить, внучек, какое решение мы примем.

— Твою Людмилушку тётечка не отпустит, не беспокойся. — В голосе Герки явно сквозили растерянность и раздражение. — Она ведь только на словах больно самостоятельная. А на деле ей тётечка пикнуть не даст.

— А мне Людмилочка очень понравилась, — тихо, но твёрдо возразила Голгофа. — По-моему, она на самом деле самостоятельная. Очень решительная и очень весёлая. Ты же сам говорил, Герман, что она и сообразительная и что с ней всегда посоветоваться можно.

— Выдающийся человек, — авторитетно заключил дед Игнатий Савельевич, — но с тётечкой ей договориться будет, конечное дело, трудновато… Да и не одна тётечка помешать походу может, — многозначительно добавил он, как бы ненароком и мельком взглянув на внука.

— Вряд ли что из вашего похода получится, — сердито сказал Герка. — Предположим, даже тётечка в поход отправится… — Он слишком громко хмыкнул. — Поход, поход, а кот?

— Какой ещё кот? — удивилась Голгофа.

— По имени Кошмар, по характеру — тоже, — хмуро ответил дед Игнатий Савельевич. — Отвратительный тип. Невыносимая личность. У меня в огороде всё время пакостит. А уважаемая соседушка его обожает и, пожалуй, ни за что не оставит одного.

— И Людмилушку твою ни за что не отпустит! — торжествующе заявил Герка.

Тут неожиданно явилась тётя Ариадна Аркадьевна с племянницей — первый визит уважаемой соседушки к уважаемому соседу года за два. Гостьи были словно чем-то смущены или чувствовали себя виноватыми, и разговор поначалу никак не клеился.

— Может, чаёк организуем? — растерянно спросил дед Игнатий Савельевич, но тётя Ариадна Аркадьевна довольно холодно отказалась;

— Благодарим вас, мы только что из-за стола. А пришла я вот по какому поводу. Не кажется ли вам, уважаемый сосед, что наши малолетние родственники ведут себя достаточно неразумно? Побег Голгофы, организованный ими, далеко не пустяковый проступок. А тут ещё Людмилочка задумала какой-то… поход!

— Обыкновенный многодневный поход, — обиженно сказала эта милая Людмила. — Великолепное средство для проверки и закалки физических и моральных качеств.

— Девочка Голгофа должна завтра же вернуться домой, — очень безапелляционным тоном произнесла тётя Ариадна Аркадьевна. — Мы, взрослые, не имеем права потакать детским сумасбродствам.

Дома Голгофа всего добивалась только страшным рёвом с обильнейшим выделением слез. И вот сейчас она по привычке, забыв, где находится, ка-а-а-а-ак заревё-ё-ё-ёт, и тут же у неё из обоих глаз хлынули слёзы в большом количестве.

Все, грубо говоря, обалдели от неожиданности, а Герка с презрением воскликнул:

— А ещё в поход собралась… деточка!

Рот у Голгофы оставался широко раскрытым, но некоторое время никаких звуков из него не выходило, хотя слёзы продолжали литься из обоих глаз, и по-прежнему в большом количестве. Затем потихоньку-полегоньку изо рта всё громче и громче зазвучал тонкий-тонкий-претонкий пи-и-и-иск. И когда пи-и-и-иск достиг такой высокой ноты, что, казалось, вот-вот оборвется, Голгофа зарыдала почти Б-А-А-СОМ и слёз стала выделять ещё больше…

Тут даже и Герка промолчал. Все жалели девочку и терпеливо ждали, пока она затихнет.

А тётя Ариадна Аркадьевна подумала, что именно она одна виновата в обильном выделении слёз из глаз Голгофы, и сказала примирительным тоном:

— У нас есть время во всём досконально разобраться и принять справедливое, разумное решение.

Голгофа проговорила тихо и виновато:

— Простите меня… Я знаю, что доставила вам массу неудобств… Но позвольте мне, пожалуйста, первый раз в жизни самой ответить за своё поведение. Возьмите меня, пожалуйста, в многодневный поход!

— Но ты только представь, ЧТО у тебя сейчас происходит дома, — мягко, вроде как бы попросила тётя Ариадна Аркадьевна. — Подумай о своих родителях.

— Я стараюсь о них не думать, — печально призналась Голгофа. — Я знаю, что поступаю дурно. Но у меня нет иного выхода. Я всё равно туда не вернусь, пока меня туда не доставят. Но вы только поверьте, что я всё делаю для пользы самих же мамы, папы и бабушки. Они считают меня болезненной, хилой, внушают мне, что я ни на что не способна. Представляете себе, товарищи, мы три недели жили на берегу моря, и мне ни разу, понимаете, ни разу не разрешили выкупаться! Все дети, кроме меня, целыми днями не вылезали из моря, наслаждались, а я — нет!.. Каждое утро у меня начинается с градусника! Все как будто только и ждут, что у меня будет высокая температура!.. Мне не разрешают купаться, ходить на лыжах! Меня не отпускают ни в пионерский, ни, тем более, в спортивный лагерь! Меня не подпускают к газовой плите! Мне запрещают мыть посуду и стирать хотя бы рукавички!.. Сколько можно ТАК жить?

Все удрученно молчали и ничегошеньки не понимали.

Сознавая, что сейчас судьба Голгофы в значительной степени зависит от неё, тётя Ариадна Аркадьевна проговорила нерешительно:

— В трудное, почти безвыходное положение ты ставишь нас, девочка. Я всем сердцем сочувствую тебе, но… не знаю… не знаю… не знаю…

— А я вот знаю! — вдруг запальчиво, но тихо выкрикнул дед Игнатий Савельевич. — То есть наоборот, я ничего не знаю и знать не желаю!.. Голгофа, с моей точки зрения, человек умный, а то, что она пока ещё дитё, она в этом, конечное дело, не виновата. Пусть сама с родителями ведет переговоры. Пусть они её в угол ставят или по одному секретному месту шлёпают — это их дело. Я с такими дел иметь не желаю. Пусть Голгофа сама свою судьбу сформулирует. Мы с внуком отправляемся в многодневный поход. Кто хочет, может присоединиться. Никому отказа не будет.

Опять все удрученно молчали. Опять все жалели Голгофу и ничегошеньки не понимали.

И никто не мог подумать о том, что отец и врач П.И. Ратов уже знал, где примерно скрывается его дочь. Двое любопытных и наблюдательных, можно сказать, бдительных людей — пенсионеров из соседнего подъезда со своего балкона углядели Голгофу с мальчиком и девочкой, по их детальному описанию очень похожими на тех, которые жили в посёлке. А мальчик так уж точно был Геркой Архиповым.

Разыскал отец и врач П.И. Ратов и автобус, на котором наша детективная троица возвращалась обратно.