История Хэйкэ - Ёсикава Эйдзи - Страница 22

– Все из-за вашего преподобия. Не будь вас здесь, я бы забрал деньги.

– Нет-нет, вы бы в любом случае проиграли. Неужели непонятно, что сей парнишка является сообщником дрессировщика? А может быть, и не важно, понимаете вы это или нет. А кстати, как поживает ваш отец? Я слышал, он ушел в отставку и живет затворником.

– Да, ваше преподобие. У него все хорошо. Ему неприятно, когда его впутывают в дворцовые интриги.

– Очень понимаю его чувства. Передайте ему, чтобы берег свое здоровье.

– Благодарю вас, – сказал Киёмори, собираясь уходить. – О, ваше преподобие, вы не знаете, проживает ли в этих местах Токинобу из Центрального хранилища?

– Вы имеете в виду того Токинобу, который прежде служил по Военному ведомству? Мальчик, – сказал настоятель, повернувшись к слуге, – ты знаешь?

Слуга ответил, что знает, и показал Киёмори путь по каналу вдоль Седьмой дороги до старого святилища бога врачевания. Особняк находится по другую сторону бамбуковой рощи на территории святилища, сказал он, добавив совершенно излишнюю деталь: названный Токинобу не только считался странным из-за своих тесных связей с домом Хэйкэ, но к тому же был беден; он считался кем-то вроде ученого, а значит, человеком с причудами, и плохо подходил Военному ведомству, и даже теперь в Центральном хранилище его считали весьма эксцентричным. Его особняк, заключил он свой рассказ, вполне вероятно, окажется чем-то удивительным.

– Гм… – задумался настоятель, – должен сказать, очень похоже на вашего отца. Таким образом существуют аристократы, похожие на вашего отца. Молодой человек, скажите вашему отцу, что в горах Тоганоо становится слишком холодно для меня, вскоре я перееду зимовать в свое жилище в Тобу и продолжу там заниматься живописью. Попросите его время от времени меня навещать. – И произнеся эти слова, настоятель повернулся и пошел своей дорогой.

Киёмори миновал бамбуковую рощу у святилища и очутился у плетеной ограды, тянувшейся, по всей видимости, вокруг всей территории. Обветшавшие ворота очень удивили Киёмори, потому что выглядели они крайне неприглядно даже по сравнению с воротами его собственного дома. Он даже боялся позвать привратника, чтобы шаткое сооружение не рухнуло от его крика. Впрочем, особой необходимости поднимать шум не было, так как Киёмори заметил в воротах достаточно широкую щель, через которую вполне можно проползти. Однако он все же решил сообщить о своем присутствии обычным способом и несколько раз громко крикнул. Скоро с противоположной стороны послышались шаги. Петли ворот заскрипели и застонали, сопротивляясь тому, кто с большим трудом пытался их приоткрыть, и внезапно между створками возникло мальчишеское лицо.

– О? – Сорванец уставился на Киёмори, округлив глаза.

Лицо Киёмори озарилось дружелюбной улыбкой узнавания. Они с ним встречались совсем недавно. Но мальчик внезапно оставил Киёмори и в сильном возбуждении, стуча сандалиями, исчез.

Ключ, бивший на территории святилища бога врачевания, протекал по искусственному руслу под стеной, огораживавшей владения, и далее через двор. Наподобие шелка, он петлял и струился через сад, мимо восточного крыла особняка Токинобу, вокруг рощицы и через бамбуковую чащу, пока не исчезал наконец под стеной с другой стороны участка. Особняк этот, по-видимому, в прошлом принадлежал императору, о чем свидетельствовало его пышное природное обрамление. Главное здание и оба крыла особняка находились, однако, в столь плохом состоянии, какое редко встретишь даже за пределами столицы. Но сад заботливо сохраняли во всем его прежнем изяществе, что соответствовало натуре его последнего владельца. Каждый клочок сада выглядел аккуратно и чисто.

Никого не дождавшись, даже младшего слуги, Киёмори заглянул внутрь и в нижней части сада заметил двух молоденьких девушек, стиравших одежду в ручье. Они закатали длинные рукава, а подолы верхнего кимоно подоткнули вверх, открыв белые лодыжки. Он не сомневался, что девушки приходились хозяину дочерьми, и вдруг обрадовался поручению, которое привело его сюда.

Если они были сестрами, значит, тот мальчик доводился им братом. Младшая из девушек все еще носила волосы по-детски – уложенные узлом на затылке; Киёмори заинтересовало, сколько лет могло быть другой сестре.

Они красили нитки, чтобы затем соткать материю. Поблизости стоял красильный чан, и длинные мотки шелка сушились, привязанные с одной стороны к перилам дома, а с другой – к темно-красному клену. Он сомневался, как к ним следовало обращаться, и боялся их испугать, но младшая из девушек внезапно подняла голову и увидела его. Она что-то прошептала на ухо другой; обе вскочили на ноги и, побросав все, что было в руках, унеслись в направлении одного из крыльев дома.

Хотя Киёмори и остался один в компании птиц, плававших в ручье, он не почувствовал раздражения, а решил воспользоваться удобным случаем, чтобы помыть в потоке руки.

– А, Киёмори, как поживаете? Входите, входите, – произнес знакомый голос, который он много раз слышал в собственном доме.

Киёмори низко поклонился в направлении крытой галереи, откуда донесся голос.

Когда Токинобу проводил его в комнату, скудно обставленную, но безукоризненно чистую, Киёмори передал ему письмо от отца.

– А, спасибо, – сказал Токинобу, взяв письмо с таким видом, словно уже знал его содержание. – Вы впервые здесь?

Киёмори скрупулезно отвечал на вопросы Токинобу с тем же чувством, которое испытывал на экзамене в академии. В разговоре, который вел Токинобу, проявлялась не столько педантичность его манер, сколько поглощенность мыслями о старшей дочери. Киёмори смотрел на всклоченную бороду и большой орлиный нос Токинобу с неприязнью, но мысли его блуждали, занятые чарующими образами увиденных у ручья девушек. Очень скоро он понял, что его принимают с гостеприимством, которого вряд ли заслуживал простой гонец. Подали сакэ и внесли подносы с едой. Несмотря на свои грубые манеры, Киёмори мог быть очень чувствительным и реагировать так же чутко, как арфа на малейшее движение воздуха. Он обычно выглядел довольно замкнутым, но не из потребности быть осторожным, а потому что по своей природе предпочитал откладывать суждения на потом. Сейчас же он устроился поудобнее на подушке, отбросив обычную скованность, и непринужденно пил сакэ, предоставив хозяину возможность наблюдать за своим молодым гостем, а сам пытался для себя уяснить, красива дочь Токинобу или нет. Время от времени она появлялась, а затем исчезала, словно дразня; и наконец вошла и села рядом с отцом. Она выглядела зрелой девушкой, хоть и не красавицей, но с белой кожей и овальным лицом. Киёмори с облегчением также отметил, что ее нос вовсе не был орлиным, как у ее отца. Очевидно, она являлась любимой дочкой.

– Это Токико, старшая из тех двух девушек, которых вы видели в саду, – сказал Токинобу, представляя ее. – А младшая, Сигэко, еще ребенок, и вряд ли выйдет, даже если я ее позову. – Хотя он сердечно улыбался, усталость и возраст были заметны в глазах, заблестевших под действием сакэ. Он начал вспоминать о матери Токико, чья смерть заставила его, как и Тадамори, в одиночестве воспитывать своих детей. Когда сакэ развязало ему язык, Токинобу слезливо признал, что не смог прийти в согласие с этим миром и ему не удалось дать дочерям обычные радости беспечного детства. Непроизвольно бросив взгляд на Токико, он добавил: – Ей девятнадцать лет, почти двадцать, а она все еще с трудом способна вымолвить слово перед гостями.

Девятнадцать! Киёмори пришел в смятение. Она же старая! Но ее затянувшееся девичество, подумал он затем, нельзя ставить ей в вину, потому что ответственность за это в какой-то степени лежит на его отце Тадамори. Он подумал о неослабной враждебности придворных. Они несколько лет плели интриги, чтобы вытеснить Тадамори с его привилегированной должности, пока неудача с задержанием Морито не предоставила им долгожданный шанс с позором выгнать его из дворца.