История Хэйкэ - Ёсикава Эйдзи - Страница 14

– Ну же, хозяин, – взывали они, – разве не пора ей появиться? Прекрати нас мучить!

Подняв наконец чашу, Ёсикиё обратился к Ватару:

– Однажды, когда я посетил поэтический конкурс во дворце, там наградили аплодисментами за стихи даму по имени Кэса-Годзэн, поэтому она не совсем мне незнакома. Теперь она стала хозяйкой дома, и вряд ли у нее есть возможность слагать стихи. Будет жаль, если мы потеряем подобный талант! Ватару, ты должен отпускать ее на поэтические вечера, потому что нам, неотесанным воинам, очень не хватает умения разбираться в литературных сочинениях, и более того, мы их презираем… Да позволено мне будет сказать, что этот воин и его жена-поэт, будто изящная картина – сосна и хризантема, наиболее удачное сочетание. Эти мужчины завидуют тебе. Но за такую ревность разве можно винить?

Ёсикиё сердечно рассмеялся. От сакэ он находился в приподнятом настроении и не был таким мрачным, как обычно. Гости разбушевались, подняли шум:

– Ёсикиё, опять ты про свою поэзию? Как только этот парень открывает рот, наше сакэ остывает!

– Давай, давай, добрый хозяин, выводи свое сокровище!

– Скорее покажи ее нам – твоим друзьям!

Они умоляли и требовали от Ватару пригласить жену, причем с большим шумом. Наконец он спросил:

– Может быть, позвать танцовщиц, чтобы развлекли нас в этом скромном доме?

– Нет, нет! Дай нам взглянуть на хозяйку: Кэса-Годзэн – красивее всех знаменитых танцовщиц столицы!

Смеясь и протестуя, Ватару попросил пощады:

– От робости она не выйдет из кухни; она подогревает для гостей сакэ и занимается другими делами, стараясь вам угодить. Боюсь, она не покажется.

– Тогда мы посмотрим на нее на кухне. Это интереснее, чем любоваться осенней луной! – закричали гости.

Один из них, шатаясь, поднялся с циновки и двинулся в сторону кухни, но Ватару бросился за ним и притащил его обратно, пообещав привести жену. Гости продолжали дразнить Ватару, который уже совсем протрезвел. Заверив друзей, что она предстанет перед ними, как подобает жене воина, и попросив подождать еще немного, он вышел из комнаты. А когда он вернулся, то сел не в комнате, а на выходящей в сад веранде и сказал:

– Вороной жеребец, которого, как вы знаете, мне доверили, демонстрирует сейчас все качества, необходимые победителю. Я с нетерпением жду скачек Ниннадзи во время паломничества императора и надеюсь отпраздновать с вами это событие. Теперь скажите, что вы думаете о жеребце.

Гости Ватару умолкли. Они знали, сколько сил приложил Ватару для обучения этой лошади, поставив на ее участие в скачках свою репутацию. Никто не пожаловался на нарушение только что данного им обещания, напротив, все дружно закричали:

– Давайте посмотрим!

Последовав примеру Ватару, они расселись на веранде, выходящей в маленький внутренний садик. Августовская луна распространяла достаточно света, чтобы они могли увидеть лошадь. Ватару повернулся к саду и кого-то позвал.

Цок-цок-цок – послышался приближающийся стук лошадиных копыт. Сверчки перестали трещать. У бамбуковой изгороди зашевелились кусты, и роса стала скатываться с листьев, издавая звук разбрасываемого жемчуга. Садовые ворота распахнулись, и появилась женщина, ведущая на поводу жеребца. Она бесшумно прошла сквозь лунный свет и остановилась в центре сада.

Гости вздохнули и больше не издавали ни звука – удивленные, восхищенные, изумленные.

Перед ними в лунном свете стояла лошадь. Ее шкура сияла, как черный янтарь, как мокрое вороново крыло. Благородное животное с тонкими ногами и великолепными мускулами. Тот жеребец, которого все видели весной, ни в чем не мог сравниться с этим. Его длинный хвост почти подметал землю, а четыре белые щетки блестели, будто снег налип ему на ноги.

Однако гости смотрели не столько на лошадь, сколько на фигуру, молча им поклонившуюся. Значит, это была Кэса-Годзэн?

Она не казалась робкой. Улыбка играла на губах женщины, когда она, повернув голову к поднявшейся на дыбы лошади, успокаивала ее, пока та не встала как вкопанная.

Была ли то шалость лунного света, но она выглядела как изображение Каннон в Зале снов. Ее пальцы светились до самых кончиков, а длинные волосы своим блеском не уступали шкуре жеребца.

«Ах, – вздохнув, сказал про себя Киёмори, – я бы тоже хотел иметь жену, если бы в этом мире нашлась такая, как она!» Он громко проглотил слюну и жутко покраснел.

Лунные ночи следовали одна за другой. В горах и на равнинах праздновали свадьбы олени, а среди дикого винограда танцевали белки. Все полевые зверьки, казалось, были поражены луной.

Сидя дома, Киёмори пребывал в беспокойном состоянии. Он наблюдал за братом Цунэмори, корпевшим над книгами при свете маленького светильника, подвешенного у старого стола, который оставила мать, и испытывал непреодолимое желание поднять его на смех. Вот Цунэмори, ему уже восемнадцать лет – и никаких мыслей о женщинах! Киёмори вздохнул, думая о своем несчастном брате. В книгах, лежавших перед этим беднягой, не было ничего неизвестного Киёмори. Продолжая наблюдать за Цунэмори, он подумал, что брат уступил, как и многие другие юные воины того времени, поветрию брать книги в библиотеках Императорской академии – эти классические книги Конфуция, не потревоженные почти двести лет и превращавшиеся в прах на пыльных полках. Что интересного мог найти Цунэмори в книгах Конфуция о четырех древних правителях-мудрецах? Сам-то он притворялся, что слушал, но проспал все лекции, разъяснявшие учение великого китайца. Наставления Конфуция использовались, чтобы убедить воинов и простых людей подчиняться высшей власти. На каких основаниях определил Конфуций этот кодекс, управляющий поведением людей? Что он улучшил за свою жизнь, какие деяния совершил? Разве в Китае перестала литься кровь? Или воры стали праведниками? Лжецы перевоспитались?

– Глупый мой брат! – сказал наконец Киёмори. – Зачем ты забиваешь свою бестолковую голову этой чепухой? При дворе есть декоративная ширма с изображениями мудрецов, и люди верят, что они наполнятся мудростью, если просто посидят в той комнате с картинками. И ты тоже предполагаешь набить свою голову тем, что возьмешь от мудрецов? Глупость какая! Мы же не аристократы! Они кормят нас, а когда прикажут, разве не должны мы немедленно броситься убивать даже тех, кто не причинил нам никакого вреда? Разве мы не полностью в их власти? Брось эти книги – хватит!

Киёмори лежал, растянувшись на спине в дверном проеме; верхняя половина его туловища находилась в комнате, а ноги он свесил через край веранды. Вокруг жужжали москиты, но он не обращал на них внимания, пристально глядя на поглощенного чтением Цунэмори. Киёмори был раздосадован и внутренне начинал закипать от злости; отец давно лег спать, все слуги заснули, и лишь упорный Цунэмори так долго не ложился. Зануда он, его младший брат, так не похож на него темпераментом, хотя у них одна мать. Докучливые мысли просачивались сквозь мозг Киёмори, как упорные капли дождя через дырявую крышу. Он подумал, может ли их различие с братом объясняться тем, что у них разные отцы. Нарочито зевнув, он пробормотал себе под нос:

– Ну, пора идти. Еще одна прекрасная лунная ночь. – Киёмори резко поднялся и просунул ногу в мокрую от росы сандалию, стоявшую возле веранды.

– Куда идешь?

– Я и несколько моих друзей-стражников обещали встретиться с Ватару в лунную ночь, когда он выведет жеребца побегать.

Цунэмори взглянул с недоверием:

– Что? Выводить жеребца так поздно?

– В этом нет ничего необычного. Перед скачками наездники тайно испытывают лошадей.

– Ты врешь!

– Что? – гневно крикнул Киёмори, уставившись на яркое сияние вокруг светильника.

Цунэмори быстро встал из-за стола, подошел к брату и прошептал:

– Кланяйся от меня матушке. Возьмешь это? – Киёмори задохнулся от удивления, почувствовав, что брат пихает ему за пазуху письмо. – Ведь она разрешила тебе приходить к ней? И я так хочу ее увидеть. Она бросила отца, но она же по-прежнему моя мать. Я дождусь, пока придет мое время встретиться с ней. Передай ей теми же словами… Да и в письме все это есть.