История Хэйкэ - Ёсикава Эйдзи - Страница 10

– Ты вернулась как раз вовремя. Хэйта, это моя жена, Кэса-Годзэн, служившая когда-то при дворе, – нетерпеливо проговорил Ватару, с трудом удержавшись, чтобы не рассказать ей сразу о вороном жеребце в конюшне.

Киёмори с трудом, запинаясь, пробормотал приветствия.

Хотя это была жена его друга, он чувствовал себя робким и неуклюжим.

Зная, как горят у него щеки, нетвердым шагом Киёмори отправился в обратный путь по темному Ирисовому переулку. Лицо Кэса-Годзэн преследовало его. Неужели существуют такие милые женщины? Пока он шел, перед ним реял ее образ. Новая звезда зажглась для него высоко в весеннем небе… Вдруг чья-то рука крепко схватила его сзади за плечо. Разбойник! Он слышал рассказы о нападении на людей ночью на этом перекрестке! Киёмори потянулся к мечу.

– Не пугайся, Хэйта. Пойдем со мной в тот дом, где мы уже побывали однажды ночью.

Над ухом Киёмори послышался тихий смех. Это был Морито. Киёмори с трудом поверил своим глазам. Что делал Морито в этом пустынном районе Киото с закутанным, как у разбойника, лицом?

– Ты, конечно, хочешь заглянуть в тот дом на Шестой улице? – настаивал Морито. Киёмори мысленно согласился с предложением, но недоверие к этому типу мешало ему подтвердить свою готовность вслух. – Знаешь, я видел тебя вечером, когда ты шел к Ватару, и последовал за тобой, – добавил Морито и зашагал впереди.

Начиная забывать о своих подозрениях, Киёмори пошел следом, увлекаемый убедительностью Морито, с ощущением, что его ждала удача.

На постоялом дворе рядом с дворцом они беспечно выпили, и начался кутеж, как в ту, другую ночь. Когда наконец Киёмори остался наедине с женщиной, осмелев по сравнению с прошлым своим визитом, он спросил:

– Где мой друг? Где он спит?

Женщина захихикала:

– Он никогда не проводит здесь ночь.

– Отправился домой?

Она казалась сонной и слишком усталой, чтобы отвечать на глупые вопросы.

– Он всегда так поступает. Откуда мне знать, что он делает? – произнесла женщина и обняла его за шею.

Киёмори вырвался из ее объятий:

– Я тоже ухожу. Морито затеял со мной какую-то хитрую игру.

Он быстро покинул этот дом, но нежный призрак из Ирисового переулка уже не двигался с ним рядом.

На следующий день Морито не явился на службу в стражу, не показывался еще несколько дней, и Киёмори задумался о причине. Зато теперь всякий раз, появляясь во дворце, где-нибудь в коридорах он встречал мужа Кэса-Годзэн, Ватару, который бодро приветствовал его, всем своим видом показывая, как он счастлив.

У калитки для слуг дома Накамикадо на Шестой улице собрались торговки с корзинами и тюками, перевязанными шелковыми шнурками, на головах. Они заглядывали внутрь, посмеивались и громко болтали со слугами.

– Сегодня нам ничего не нужно!

– Ну, выйди, купи пирожка на майский праздник!

– У нас столько дел перед сегодняшним праздником. Голова идет кругом! Вечером, вечером приходите…

– Вот глупые! Тупые слуги! – издевались торговки.

Вдруг в дверях дома появился управляющий и принялся ругаться на слуг:

– Сюда, сюда! Хватит болтать с этими женщинами! Кто сегодня отвечает за банную комнату? Госпожа сердится. Не хватает пара!

При первых гнусавых звуках его голоса двое слуг отделились от группы и помчались к восточному крылу здания. Огонь в очаге угас. В сильном возбуждении они сновали туда-сюда, поднося прутья и вязанки и пытаясь разжечь огонь заново.

Одна из женщин, прислуживавших Ясуко, появилась на веранде. Морща нос и моргая от дыма, она крикнула:

– Скорее же, что вы копаетесь, бездельники. А если хозяйка простудится?

В банной комнате с ее низким потолком и решетчатым полом стоял полумрак. Сквозь клубы пара поблескивали мокрые от пота обнаженные тела двух женщин.

– Рурико, какая у тебя красивая маленькая грудь – просто две вишенки!

– Вы смущаете меня, тетушка, не смотрите так пристально.

– Не могу не думать о том времени, когда моя кожа была такой же белоснежной, как твоя, – вздохнула Ясуко.

– Но вы и сейчас очень красивы.

– Правда? – спросила Ясуко и внимательно осмотрела собственную грудь.

Слова Рурико не были одной лишь лестью, но Ясуко, охватив грудь ладонями, почувствовала, что та потеряла былую упругость. Обведенные темными кругами соски напоминали два зернышка абрикоса. Она родила четырех сыновей, и источник ее моложавости, понятное дело, иссякал. На одной груди остались маленькие белые шрамики – это ее укусил двухлетний Киёмори, будучи в дурном настроении.

Внезапно при мысли о Киёмори она закипела от гнева – так жестоко ее ударить, да еще в присутствии слуги! А ведь не однажды кормился от этой груди. Разве так следует сыну обращаться с матерью? Будто он вырос без ее заботы. И если такое отношение в порядке вещей, то неблагодарная это доля – быть матерью! Охваченная негодованием, Ясуко сидела неподвижно, только пальцы крепче стиснули грудь.

Скоро Рурико вышла из банной комнаты. Хозяйке особняка она доводилась племянницей. Для девушек считалось в порядке вещей выходить замуж в тринадцать или четырнадцать лет, а Рурико, выглядевшая на все шестнадцать, все еще не была обручена. По слухам, ее отец Фудзивара Тамэнари, правитель в одной из провинций, слишком много времени уделял службе и просто не занимался устройством брака. Однако говорили также, что он часто не подчинялся распоряжениям властей и по требованию министра Ёринаги, его родственника, считавшего инакомыслие Тамэнари опасным, получил назначение подальше от столицы.

Саму Рурико, казалось, не беспокоило затянувшееся девичество, она и так проводила время довольно приятно. Даже после приезда Ясуко, завладевшей помещениями в восточном крыле, Рурико находилась там очень часто, оставляя пустующими собственные комнаты в западной части особняка. Частенько она ночевала в восточном крыле или мылась вместе с Ясуко, которая любила посплетничать с девушкой, познакомить ее с приемами использования косметики, изложить ей свои взгляды на любовные отношения или преподать секреты оценки мужских качеств. Очень скоро Рурико стала восхищаться старшей подругой и нежно привязалась к ней.

Хозяином особняка был Иэнари, добродушный вельможа пятидесяти с лишним лет, который, оставив государственный пост, воспылал страстью к петушиным боям. Будучи бездетным, он подумывал об удочерении Рурико, племянницы своей жены, но в феврале возникла ситуация, совершенно расстроившая его планы, – нежданно приехала Ясуко. Осторожно он расспросил ее о планах относительно отъезда, но Ясуко не выразила намерений возвращаться в Имадэгаву. Иэнари взывал к ее материнским чувствам, напоминая о четырех детях, но Ясуко проявляла к ним полное равнодушие. Чтобы задеть ее самолюбие, ему пришлось намекнуть, что хотя в свои тридцать восемь лет она все еще очаровательна, но на повторное замужество вряд ли стоит рассчитывать. Но Ясуко оставалась глуха к этим намекам и вела себя так, будто навсегда вернулась под родительский кров. Она завладела лучшими комнатами в доме, по утрам требовала готовить воду для купания, вечерами долгие часы занималась своим туалетом, продолжая поддерживать стиль жизни высокородной дамы.

В любой момент Ясуко без колебаний могла потребовать карету, по каждой прихоти помыкала слугами, а они в своем жилище в отместку ей сплетничали о странных мужчинах, по ночам ее посещавших. Когда Иэнари настолько терял чувство такта, что выражал недовольство ее поведением, Ясуко приходила в ярость, заставляла его взять свои слова обратно и принимала надменный вид возлюбленной покойного императора. Она не давала Иэнари забыть, кем была когда-то, и высокомерно приказывала ему попридержать язык.

Иэнари был сыт по горло этими напоминаниями. Сам вельможа тоже мог бы напомнить Ясуко о прошлом, о том времени, когда она была в возрасте Рурико и он устроил ее связь с любвеобильным императором. Но Ясуко опять-таки слишком хорошо помнила о продвижении Иэнари при дворе, которому в свою очередь поспособствовал император, и о иных щедрых вознаграждениях, в том числе увеличении на несколько акров размеров его поместья и многом другом. Ясуко считала богатство Иэнари в какой-то степени своим и, даже выйдя замуж за Тадамори, часто являлась к Накамикадо и требовала всего, чего ей хотелось.