Честь самурая - Ёсикава Эйдзи - Страница 2

— Хатиман! Хатиман! Победа!

Лошади напились, и мальчишки начали бросать им цветы, приветствуя их, как и людей.

Один из самураев, держа коня за поводья, обратился к Хиёси:

— Эй, сын Яэмона! Как поживает твоя мать?

— Вы это мне?

Хиёси подошел к самураю и посмотрел ему прямо в лицо, поражавшее суровостью. Кивнув, самурай положил руку на потную голову Хиёси. Лет ему было не больше двадцати. Ощутив тяжесть руки в кольчужной перчатке, принадлежащей воину, который только что возвратился с поля боя, Хиёси преисполнился великой гордостью.

«Неужели наше семейство водит знакомство с такими самураями?» — удивился он. Друзья, выстроившиеся рядком поблизости, видели, как счастлив Хиёси.

— Тебя ведь звать Хиёси, верно?

— Да.

— Хорошее имя. Правда очень хорошее имя.

Молодой самурай потрепал Хиёси по затылку. Воин расслабил пояс на кожаных доспехах и выпрямился, не сводя глаз с лица Хиёси. Внезапно какая-то мысль рассмешила самурая.

Хиёси умел быстро обзаводиться друзьями, даже среди взрослых. А сейчас — оттого, что к его голове прикоснулся незнакомец, да к тому же воин, — его большие глаза вспыхнули светом гордости. Он мгновенно обрел свое обычное красноречие:

— Но меня, знаете ли, никто не называет Хиёси, только мать и отец.

— Наверно, из-за твоего сходства кое с кем.

— С обезьяной?

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Именно так меня все и зовут.

— Ха-ха-ха!

У самурая был зычный голос, и хохотал он громко. Тут же засмеялись и другие самураи, а Хиёси с деланным равнодушием достал из-за пазухи стебельки проса и принялся их жевать. Сок с привкусом свежей зелени был сладок на вкус. Хиёси равнодушно выплюнул жвачку.

— Сколько тебе лет?

— Шесть.

— Вот как?

— Господин, а вы откуда?

— Я хорошо знаю твою мать.

— Неужели?

— Младшая сестра твоей матери часто заходит ко мне. Когда вернешься домой, передай матери мой поклон, скажи, что Като Дандзё желает ей доброго здоровья.

Краткий привал закончился. Конные и пешие выстроились в цепочку и пошли вброд через Сёнаи. Еще раз глянув на Хиёси, Дандзё торопливо сел на коня. С мечом и в доспехах он, казалось, лучился мощью и благородством.

— Скажи ей, что, когда все закончится, я заеду к Яэмону.

Дандзё гикнул, пришпорил коня и пустился вперекат догонять своих. Мутная вода заплясала вокруг копыт.

Хиёси, ощущая во рту вкус сочной травы, глядел ему вслед.

Каждый раз, когда мать Хиёси наведывалась в кладовую, она впадала в глубокое отчаяние. Зачем бы она ни шла — за соленьями, за зерном или за дровами, — что-нибудь непременно оказывалось на исходе. При мыслях о будущем ком подкатывал к горлу. У нее было только двое детей — шестилетний Хиёси и девятилетняя дочь Оцуми, — и оба, понятно, еще не могли по-настоящему ей помочь. Муж, искалеченный в бою, все время неподвижно сидел у очага и глядел в одну точку под висящим чайником, даже летом, когда в очаге не разводили огня.

«И эти вещи… Хоть бы они сгорели», — думала она.

В сарае у стены стояло копье с черным дубовым древком, над ним висели шлем пешего воина и нечто, похожее на часть старых доспехов. В дни, когда ее мужу доводилось воевать, это снаряжение было самым ценным его достоянием. А сейчас оно было покрыто пылью и ни на что не годно, подобно своему хозяину. Она каждый раз при виде оружия и доспехов содрогалась от отвращения. Мысли о войне леденили ей душу.

«Что бы ни твердил муж, мой Хиёси никогда не станет самураем», — решила она для себя.

В пору сватовства Киноситы Яэмона она считала, что самурай — самый достойный жених. Небольшой дом в Гокисо, в котором она родилась и выросла, принадлежал самурайскому роду, и хотя Яэмон был всего лишь пешим воином, он входил в число соратников Оды Нобухидэ. Когда они стали мужем и женой, дав обет «нажить тысячу коку риса», оружие и доспехи служили символом их надежд, более важным, чем домашняя утварь, которой ей хотелось обзавестись. Ныне эти бессмысленные предметы, без сомнения, будили воспоминания о счастливой поре их супружества. Как далеки юношеские мечты от действительности. Суровая участь подтачивала мать Хиёси под самый корень. Ее муж стал калекой, не успев прославиться в бою. Поэтому он вынужден был уйти со службы у князя. Первые полгода они едва смогли прокормиться, и в конце концов Яэмону пришлось заняться крестьянским трудом. Сейчас он уже не способен даже на работу в поле.

Пришлось женщине взяться за дело. Прихватив с собой обоих детей, жена Яэмона собирала листья шелковника, пахала, молотила просо, ежедневно борясь с нищетой. Но что же дальше? Много ли сил осталось в ее тонких руках? При мысли об этом на сердце становилось холодно, как в пустом амбаре… Она с трудом собрала еды на ужин — просо, немного сушеной редьки. Ей не исполнилось еще и тридцати, но тяжелые роды Хиёси придали ее коже цвет неспелого персика.

— Хиёси, я тут.

Хиёси помчался на голос матери и ухватил ее за руку, в которой была бамбуковая корзинка с едой.

— Сегодня я встретил на берегу одного твоего знакомого!

— Кого же?

— Самурая! Като, а дальше забыл. Он сказал, что знает тебя, и передал тебе поклон. Он положил руку мне на голову! Он долго со мной говорил!

— Это, верно, Като Дандзё.

— Он был с целым войском! Они возвращались после сражения. И конь у него отменный! Кто он?

— Дандзё живет неподалеку от храма Комёдзи.

— Правда?

— Он помолвлен с моей младшей сестрой.

— Как это — помолвлен?

— Что ты пристаешь?

— Я просто спрашиваю.

— Они собираются пожениться.

— Значит, он станет мужем твоей сестры? — Хиёси необычайно обрадовался этой новости и рассмеялся.

Мать, глядя на его хищную ухмыляющуюся мордочку, поневоле сравнила сына с беспокойным зверенышем.

— Мама, у нас в амбаре лежит такой большой меч, да?

— Ну меч. На что он тебе?

— А можно я возьму его? Он такой старый! Папе он все равно не нужен.

— Опять играть в войну?

— А что в этом плохого? Можно?

— Нет! Ни в коем случае!

— Но почему?

— Сам подумай, что скажут, если сын крестьянина начнет расхаживать с мечом.

— Но ведь когда-нибудь я стану самураем! — Хиёси топнул ногой, как ребенок, которому не дали игрушку. Он понял, что просить бесполезно.

Мать поглядела на него, и слезы навернулись ей на глаза.

— Глупенький! — обругала она его и, неловко стерев слезы, потащила за руку. — Хоть немножко помоги сестре, воды принеси!

— Нет! Нет! — сопротивлялся Хиёси, упираясь пятками в землю. — Нет! Ненавижу тебя! Дура! Ни за что!

Мать настойчиво тянула его за руку, но в этот миг из окна, занавешенного бамбуковой циновкой, послышался кашель и потянуло дымком из очага. Услышав голос отца, Хиёси сразу же понурился и примолк. Яэмону было под сорок, но, обреченный прожить остаток дней калекой, он обладал резким, хриплым голосом мужчины за пятьдесят.

— Вот пожалуюсь отцу, что с тобой нет сладу! — Пальцы матери разжались.

Хиёси закрыл лицо руками и тихонько заплакал.

Глядя на маленького мальчика, дерзкого не по годам, мать сокрушенно думала о том, что из него вырастет.

— Онака! Почему ты опять кричишь на Хиёси? Зачем воевать с собственным сыном да еще и плакать? — спросил Яэмон из-за окна болезненно-раздраженным тоном.

— Тогда сам накажи его! — укоризненно возразила Онака.

— За что же? — рассмеялся Яэмон. — За то, что он хочет поиграть с моим старым мечом?

— Да.

— Он ведь только хотел поиграть.

— Ему нельзя.

— Он ведь мальчик, к тому же мой сын. Что в этом дурного? Ну-ка, дай ему меч!

Онака изумленно поглядела в сторону окна и обиженно закусила губу.

«Я победил!» Хиёси возликовал, упиваясь своей победой, но через мгновение, увидев, как по изможденному лицу матери катятся слезы, он забыл о радости.

— Ой, пожалуйста, не плачь! Не нужен мне никакой меч. Лучше помогу сестренке. — Он понесся в кухню, где сестра через бамбуковую трубку раздувала огонь в глиняной печке.