Ях. Дневник чеченского писателя - Яшуркаев Султан - Страница 2

Не запер курятник, и куры прямо на землю снесли три яйца. Одно украл Барсик – поймал его с поличным. Он посмотрел на меня с удивлением и укоризной, будто говоря: тут, дяденька, целая война идет, а ты – о каком-то яйце. Войны Барсик боится страшно, все требует, чтобы пустил его к себе в комнату, вдвоем, дескать, спокойней. Но у нас не принято держать собаку в доме. А кот, наоборот, категорически не хочет заходить в помещение. Не обладает ли он неким предчувствием? Или точно знает, что в это помещение скоро что-нибудь шлепнется?

Все женщины с нашей улицы давно в бегах, осталась одна моя соседка слева, Дугурхан. Если сказать о ней телеграфным текстом: ингушка, учительница, живет одна, ничего не боится, замужем не была, не думаю, что собирается, лет ей, не знаю сколько. Щупленькая, но это не делает ее хрупкой, слабой. Страдает, что блюстители конституционного порядка снесли крышу образцово-показательной школы, где она преподавала русский язык и литературу. Школа недалеко от нас, внизу, в городке Иваново. Под мощнейшим артобстрелом Дугурухан сходила и посмотрела, что с нею стало. «Заслуженная учительница РСФСР».

Город будто прыгает на одной ноге или сидит на кляче, которая бежит трясучей рысью. Пол, топчан, весь дом и даже тетрадь и рука, прижатая к бумаге, и бумага, и буквы, что вывожу – ходит ходуном, дрожит, но как ни странно, когда пишешь, забываешься, не слушаешь, не глядишь этой дряни в глаза, не имеешь других забот. А когда война остановится, чтобы подзарядиться, необходимо будет сделать кучу дел: накормить живность, найти дрова, воду, позаботиться о еде себе, Барсику… Самая большая забота – вода. Выпустить скотину, чтобы она сама искала воду? А где она ее найдет?!

Между пушечными выстрелами все ближе слышны автоматные очереди и свист пуль, будто пчелы в саду жужжат, или что-то на горячей сковородке шипит. Под загнутым краем ковра, на котором сплю, когда в комнате жарко от раскаленной печи, нашел пулю калибра пять сорок пять. Сделал вывод, что единственное безопасное место у меня тут – угол между входной дверью и окном. Это – в рассуждении пуль. А от снаряда может спасти только пятый угол, а его вряд ли найдешь сегодня во всей Чечне.

Нет, это полнейшее невежество – предложить человеку сдать автомат, за который он заплатил первый, а может быть и последний в своей жизни миллион! Началось еще в 18 веке. Пришел тогда некий полковник русской службы Пьерри с солдатами и говорит: «Чеченцы, сдайте оружие, оно вам не положено, разве вы не знаете, что вы холопы самодержца всея Руси?» А чеченцы и слыхом не слыхавшие, что они в таком статусе у белого царя, отвечают: «Не знаем, но раз пришел взять, возьми, если сможешь». Долго потом плавали военные фуражки по горной реке. Если бы тогда вместо Пьерри прислали какого-нибудь Порфирия с обозом ситца и гвоздей, вся история русско-чеченских отношений могла пойти по-другому. В тридцатые годы на каждый район спускался план не только по шерсти, но и по изъятию оружия. Забирали человека в НКВД, ставили перед ним таз и, наклонив, начинали бить его по лицу. Кровь стекала в эту посуду, и пол оставался чистым. После такого вступления предлагали сдать оружие. Чеченец отвечал, что у него нету. Тогда ему предлагали хоть купить, но сдать, иначе расстрел. Он спрашивал, где купить. Тут по секрету говорилось, что у одного работника НКВД есть на продажу винтовка. Так одна винтовка была сдавалась раз двадцать. А потом из Москвы приезжали комиссары и спрашивали с удивлением, откуда берутся абреки – разбойники.

Голуби всегда летали стаей, выглядывая себе корм. Я кормил кур, они налетели сизой тучкой и мигом склевали все зерно. Я насчитал девятнадцать. Кричал на них, махал руками, но они, чувствуя, что не швырну в них палку, чуть взлетев, садились снова. Куры их или боялись, или жалели, но всегда уступали им. Сегодня, выйдя во двор к курам, я не услышал привычного шума сверху. Возле навозной кучи валялись какие-то тряпки. Это были мертвые голуби. Стал машинально собирать их. Не сразу дошло, что их накрыл снаряд или дождь осколков. Смотрю, сосед напротив, Салавди, тоже что-то собирает. Да, чеченские голуби, как видно, войну проиграли, так и не став вестниками мира. А вороны убитой не видел пока ни одной! Наверное, они умнее голубей. Салавди сказал: что – голуби, за «черметом» люди хоронят трупы солдат, которые валяются по всему Старопромысловскому шоссе, до самого центра. А во дворе «Дома печати» их несчетно…

Писали, пишут о чеченцах: фанатики. Путают Божий дар с яичницей. Фанатизм – больное состояние духа, в нем мало осознанного. У чеченцев есть слово из двух букв: «ях». Оно означает и героизм, и гордость, и честь, и благородство, и силу, и дерзость, и еще что-то, что легко понимает семилетней ребенок в самом глухом чеченском ауле, но трудно понять тем, кто сбрасывает сейчас бомбы на этого ребенка. Особое состояние не только души, но и тела: глубоко сознательная, радостная готовность претерпеть все, но совершить то, что должно быть совершено. Все высшие человеческие качества уложены в этом слове. Каждый день вижу парней с оружием – одни идут в бой, другие выходят из боя. На их лицах улыбки, и эти улыбки не показные и не вымученные. Они в состоянии ях. Ях – путь человека от рождения до подвига и достойной смерти, до высшей точки духовного и физического подъема. Триста спартанцев у Фермопил, безусловно, были в состоянии «ях». В числе защитников Брестской крепости был учебный батальон, он оказался там случайно, в ходе учений, большинство в нем были чеченцы. Курсанты Эльмурзаев, Закриев, Садаев по очереди танцевали лезгинку на крепостной стене, когда немцы шли на очередной штурм крепости, находившейся в глубоком тылу их армии.

Радио «Свобода» передает, что в этот момент в Грозном за минуту разрывается 15 снарядов. Я насчитал 47 и минута даже не прошла, далее не стал считать. Если бы мир слышал только радио «Россия», вообще, то не услышал бы ни одного разрыва.

Писали, пишут о дудаевском режиме: бандитский. Не могу назвать этот режим своим, но знал ли кто-нибудь революцию, в которой не участвовали бы уголовники, люмпены и прочие «элементы» общества? Были ли такие? Кто, какой вождь мог удержать «босяцкий пролетариат», как называл его известный «ренегат» Каутский? И, вообще, не маргиналов ли право и привилегия – совершать революции? Не их ли, уже беременное революцией, общество выделяет из себя, чтобы они совершили этот исторический эксцесс?