Ях. Дневник чеченского писателя - Яшуркаев Султан - Страница 17

Странно, что кто-то откуда-то может шутя, спьяна, сдуру швырнуть снаряд, и тебя, сидящего у печки с тетрадкой или под коровой с подойником, может разнести в клочья. В нашу сторону не стреляют уже дня два. И вдруг час назад – бах, и накрыло времянку Мусы, живущего недалеко от меня. Бабахнуло – и тишина, больше никаких выстрелов.

В ссылке в Казахстане мы варили себе пшеницу – молоть ее было негде. Варю и сейчас. Вкусно и сытно. Помню, ее и жарили. Деликатесом считалась жареная на масле.

В Чечне не было аула, который бы не разрушался десятки раз. Все, что нельзя было унести на себе, становилось добычей противника. Поэтому чеченцы не обременяли себя лишними вещами. Того, кто страдал вещизмом, называли «забывающимся». «Забывающийся человек» было емкое понятие, близкое к современному русскому «бездуховный». После возвращения из Казахстана чеченцам показалось, что худшие времена позади. Они стали строить большие дома, приобретать дорогую мебель, сервизы, бытовую технику. Теперь это все увозят на БТРах российские солдаты. А что не могут увезти, то портят, дома взрывают. Недалеко от нас живет какой-то бывший работник милиции, вроде бы и бывший советник Дудаева. Он выстроил большой дом. Солдаты хотели его взорвать, но живший там русский на коленях упросил их не делать этого. Хозяина дома не было. Все побили, перевернули, увезли много вещей – так нагрузили БТР, что солдатам пришлось сесть снаружи.

То, чего боялся все это время, свершилось: корова отелилась. Теленок – не теленок вовсе, а настоящий бык. Еле поднял его. Он тут же принялся жадно сосать мои пальцы. Принес от Сапарби старый стол, обил его ножки рейками и поместил туда нежеланного гостя. Сейчас он спит и страшно сопит. Или объелся молока, или уже простудился. Сижу с ним рядом и пишу. Назвал его Войной – по-чеченски Тиом, почти Том. Он красной масти, а глаза черные. Мать его черно-пестрой породы. Я купил ее теленком. Теперь она староватая корова и страшная обжора.

В поселке Новом, говорят, расстреляли нескольких человек из молодежи. Рассказал очевидец Асланбек. Двух братьев сперва оставили, потом передумали, взяли их документы, изорвали, бросили им в лицо. Потом расстреляли. Говорят: мы вас всех поодиночке уничтожим. И мат, мат, мат…

Вчера рано утром Якуб нарвался на солдат, выносивших вещи из чьего-то дома. Якуба обозвали козлом. Он стал это отрицать. Тогда один из солдат саданул его прикладом прямо в лицо. Левый глаз заплыл, а виске отпечатался след приклада. Отпустили Якуба после того, как он все-таки признал, что относится к упомянутому классу животного мира. Может быть, нигде в мире нет столько умных, добрых, образованных людей, как в России, и при всем этом – что творится-то!

В Черноречье вчера и сегодня взрываются заводы. Огромные черные и серые дымы заслоняют ту сторону и достают до неба. Полдня даже солнца не видно было, хотя день был солнечный. Это целые дымовые горы.

Самый щедрый человек на свете – выпивший чеченец. Перещеголять его может только еще больше выпивший русский. Вчера наша троица – Сапарби, я и Салавди – заседали у последнего. Туда зашли Муса и Сашка. Они были изрядно навеселе. Сказали, что зашли от тоски. Разговор велся в основном о машинах, ремесле, строительстве. Говорили по-русски. Муса – каменщик, сварщик, вообще, по его словам, мастер на все руки. Сашка – его сосед и друг – еще больший мастер и тоже на все руки. Это – по словам Мусы. Они обещали всем нам увеличить подачу газа. Пол ходу разговора Муса сделал заявление, что дарит мне газосварку. Сашка взял выше – пообещал мне циркулярку с полным набором. Сапарби получил чан воды, в Салавди– ведро гороха. Мне дополнительно был презентован ручной точильный станок. Затем Муса решил всем нам выделить из своих запасов белого материала на саваны. Сашка не отстал и клятвенно пообещал сделать металлические изгороди вокруг наших могил и, если мы пожелаем, провести туда свет. Сославшись на домашние дела, я бежал. Сашка и Муса сегодня не появлялись. Нет, вроде бы один из них появлялся – искал у Сапарби забытые башмаки. О подарках не заикался.

Вчера в город прошло много войска. Более двух часов стоял сплошной гул моторов и скрежет гусениц. Будто вся армия переселяется в Чечню.

Все мы ударились в воспоминания о Казахстане. Зашел к Салавди, и он целый час рассказывал о выселении. Ему тогда было 11 лет и он все хорошо помнит. Он из горного селения Веденского района. Дороги в их аул не было и они, кто на подводах, кто пешком, пришли в Ца-Ведено. Там их посадили на американские «Студебеккеры» и повезли в Грозный. Ехали ночью, и мать называла ему все аулы, которые они проезжали. В каждом ауле стоял сплошной стон животных. Они будто плачем провожали хозяев. Этот рев стоит у него в ушах и сегодня, поэтому не может держать у себя во дворе скотину. Люди в Казахстане заболели тифом и падали, как листья с деревьев, рассказывал Салавди. Из их села умерло больше половины. Он выжил благодаря одной немецкой семье, которая его подкармливала. Немцы натирали мерзлую картошку, добавляли в нее лука и пекли лепешки.

Вспомнился немец из Гудермеса. Его фамилия Вайсардт или Вайсман – что-то в этом роде. Однажды он рассказывал мне, как благодаря чеченцам принял в Казахстане ислам. Он наблюдал там за ними, видел, как они переносят лишения, как стоят друг за друга. Он, по его словам, понял, что религия таких людей не может быть неверной. Вместе с ними он приехал в Чечню, когда закончилась их ссылка. Он прекрасно владеет чеченским языком, очень правоверный мусульманин. Мусульманское его имя Магомед, он чеченец больше, чем любой из нас, был и в Мекке. Его почитает вся республика. Ему немногим больше 60 лет. Он один из религиозных авторитетов Чечни.

Когда ни зайди, Салавди начинает свою биографию – биографию человека, с 11 лет не видевшего ни одного счастливого дня в своей жизни. Со слезами вспоминал сегодня, как ему дался дом, у которого сегодня снесена крыша и насквозь пробиты стены. Он строил его тридцать лет. У него нет денег даже на пачку сигарет. Он у меня «на подсосе». Очень мягкий человек, всю жизнь был чернорабочим на стройках и грузчиком. Салавди и есть тот простой народ, у которого трещат чубы, когда паны дерутся. Сапарби – другой тип. Он работал шофером, всегда имел левый заработок, выпивал, ударял по бабам и жил хотя и не вполне по-человечески, но довольный собой. Сегодня он застал меня пишущим и спросил: что, жалобу пишешь? Я подумал, что он точно определил жанр этих заметок. Ведь жалобу и пишу.