Складка мысли Делеза - Нанси Жан-Люк - Страница 1

Складка мысли Делеза

Имело бы смысл говорить не о философии Делеза, расположенной где-то внутри панорамы или эпистемы, но скорее о складке его мысли: признаке, воодушевлении, навыке (но не привычке), которые мы в той или иной степени неизбежно разделяем с этой мыслью, едва только начинаем мыслить в настоящем (не в пример тем, кто еще пребывает в Просвещении, если не в Академии). Сегодня невозможно было бы мыслить, не заимствуя что-нибудь у этой складки, но это не значит, что нам приходиться прогибаться под нее, как не значит и того, что не существует различных способов подступиться к этой складке, сложить ее, разложить и снова согнуть в свой черед.

Мысль Делеза настолько далека от истоков, схем и режимов, которые, как мне кажется, присущи философской работе, что я хотел бы попытаться хотя бы приблизительно наметить то странное родство, которое, несмотря ни на что, обязывает меня осуществлять складку его мысли. Это родство само пребывает в режиме складки, прежде всего в качестве склонности, некой тенденции, знака случайной связи, складчатости, измятости или подвижности мысли. Я ограничусь лишь несколькими замечаниями, несколькими прерывистыми прикосновениями к этому странному родству.

В любом случае, это одна из тех настоятельных форм родства, по которым означивают себя черты эпохи и распознаются современники. Современник это не просто тот, кто живет в одно время с тобой или некто, кто говорит на самые «актуальные» темы. Но скорее некто, кого мы узнаем по голосу, или жесту, доносящемуся до нас из мест, доселе неизвестных, и в то же время близких, некто, о ком догадываешься, что ждал именно его, или это он ждал тебя, но именно так, неизбежно. И ты тут же понимаешь, что настоящее делает настоящим возможность, она должна делать его таковым. Я мог бы провести параллель с тем, чем было для меня некогда открытие фри-джаза: джаз уже принадлежал истории, когда вдруг в нескольких пассажах Альберта Эйлера я узнал те самые необходимые голос, тон, жест. Они были необходимы не необходимостью судьбы или течением истории, не как достижение, не как программа, но как очевидность настоящего: этот момент, это настоящее имело именно такой звук, такой голос, он должен был быть именно таким.

Итак, под конец своего обучения, когда я еще философствовал как современник Сартра или Бергсона, или даже Гегеля или Канта, я начал различать современные голоса, черты, складки: Деррида, Делез, Лакан, Бланшо. В этом был оттенок, по-разному модулируемый, философского настоящего. Этот оттенок, словно избыточный орнамент, ничего не добавлял к настоящему, но это и было само настоящее, представление настоящего как такового. Не дань моде (mode), а современность (modernite), — в том смысле, в котором современность есть необратимая, неопровержимая полнота настоящего.

Итак, складка Делеза. Все остальные лишь ткали для меня холст: они все были немецким, метафизическим происхождением моей настоящей мысли. Но Делез необыкновенной, незнакомой складкой пересекал это полотно. Он не цеплялся за Гегеля, не пристраивался к диалектической традиции, основная нить которой с необходимостью предполагала логику развития — от начала к концу — и структуру предмета — приспособления, интенции, бытия-в-себе, или нехватки-бытия-в-себе. И вот понемногу я начал понимать то, как именно все его основные штрихи образовывали складку — одним щелчком (щелчком Делеза…) он возвышал или понижал другую размерность, гетерогенную, размерность плана или ризомы, без бытия, без развития, но с точками, дистрибуциями, смещениями, разрывами. Мысли, которую в самом общем виде можно охарактеризовать как мысль о происхождении, он противопоставлял мысль, которую, опять-таки в самом общем виде, можно назвать мыслью о расположении: сам он их не противопоставлял — это было бы слишком диалектично.

(Здесь важно возражение Франсуа Зурабишвили, прекрасного знатока Делеза: происхождение было для него навязчивой идеей. Я с этим согласен. Но мне кажется, «происхождение» Делеза это скорее становление, продвигающееся среди вещей, но не к их истоку или концу, что представляется мне более адекватным объяснением концепта происхождения. Положим, таким образом, что за делезовской интерпретацией происхождения я не понял самого происхождения. Имеется недо-понимание, но не непонимание. Это недо-нонимание подвергает меня риску противо-смыслия. Но только при том условии, что он есть, этот смысл, которому я противостою, противопоставляю свое личное несогласие там, где мы оказываемся сложены один напротив другого, одни против других.)

Я никогда не пойму того, как возможно выпрыгнуть за пределы происхождения, каковы бы ни были его пропасти и его тупики (или, точнее, именно из-за них). Но я понимаю, что расположение — это современная, складка самого происхождения, которую само же происхождение должно развернуть. Иными словами, я понимаю, что, говоря о складке, мы говорим о скачке.

Эта общая и, как следствие, очень расплывчатая манера выражаться открывает мне нечто предельно отчетливое и глубокое: признак современной потребности, нашей потребности в мысли, которая заключается в самой складке, в скачке. Философия, сложенная пополам, с прямым углом посередине: и в этом смысле, прерывистая, растянутая в самой себе, в споре со своим собственным развитием, со своим собственным предметом. В моем представлении, именно это Хайдеггер называет «концом философии». «Конец» — это складка происхождения, которое соприкасается со своим собственным завершением, которое перестает порождать или, в определенном смысле, регенерироваться, но открывает в полости складки совсем другие возможности: возможности скачка, который, тем не менее, состоит не в том, чтобы броситься прочь (как если бы впереди открылся какой-то новый мир), но скакать на месте. Сгибать, скакать на месте, и таким образом, деформировать, перемещать саму почву (основание или безосновность).

Вращение и треск, меняется эпоха: неспроста мы стоим на краю тысячелетия, в начале нового, на западной границе, на пределе мира. Такова современная складка. Это важно. Существует не так уж много складок и не так уж много скачков мысли, чтобы они могли развернуться в полной мере. Впрочем, эта мера очень мучительна, или, по крайней мере, строга и сложна: мысль может лишь спотыкаться об нее. Речь не идет о совмещении концов складки. Со складкой необходимо работать, как необходимо работать с тем, что формирует, в складке, простое, но неизбежное несоответствие. Современная конфигурация придает меру или же чрезмерность этому открытому несоответствию мысли с самой собой (в отличие от тех случаев, когда актуальность служила разрешению, синтезу, органичности). Мне кажется, что отстраненность, сообщаемая складкой (а не негативностью, враждебностью, конфликтом) двум основным течениям современной мысли, является абсолютным структурным знаком самой радикальной и настоятельной потребности в этой мысли. Мысли сложенной: мысли, которая больше не разворачивается, не образует последовательностей, не является репрезентативным классом, не детерминирует и не извещает о конце.

Философия Жиля Делеза виртуальна, в том смысле, в каком мы сегодня употребляем это слово, когда говорим, удивительно равнодушным тоном, об образе или о виртуальной реальности, — обозначая тем самым мир, полностью созданный образом, но не просто образом с большим содержанием иллюзии реальности, но скорее таким, который не оставляет более места для противопоставлений реальности и образа. «Виртуальный» мир (сходно с английским употреблением этого слова) это мир эффективности-образа.

Так, Делез не берется говорить о реальном как о внешнем референте (о вещи, человеке, истории, о том, что есть). Он производит философское реальное. Философская деятельность это и есть то самое производство. Для него создавать концепт не значит вдыхать категориальность в эмпирию: это

значит конструировать чистый, автономный универсум, ordo и connexio, не подражающие иному, не представляющие и не обозначающие его, но производящие по собственным меркам. Его интерес к кинематографу это не придаток ко всему остальному творчеству: именно здесь фокус, источник проекции его мысли. Это мысль-кино, с точки зрения расстановки, пустого экрана, единственного плана представления, конструкции, перемещения, драматизации концептов (само слово «концепт» означает для Делеза представление на экране). Если бы мы хотели продолжить эту тему, найти здесь складку, нам необходимо было бы задаться вопросом об отношении противоположного течения мысли с театром.