Филифьонка, которая верила в катастрофы - Янссон Туве Марика - Страница 2

"Я должна все рассказать Гафсе, – решила Филифьонка, Мне нужно с кем-то поговорить о моих страхах, с тем, кто может ответить мне: «Ах, конечно. Я великолепно понимаю о чем идет речь». – "В самом деле.

разве на земле существует что-то страшное? Сегодня великолепный летний день". – Пирожные сделаны по рецепту моей бабушки, – начала Филифьонка, а потом наклонившись вперед, через стол прошептала: – Сегодня неестественная погода. Все говорит: должно случиться что-то ужасное. Дорогая Гафса, поверьте мне, мы так малы и незначительны, словно вещи: пирожные, ковры… все то, чем мы пользуемся. Нам кажется, что все не так страшно, но в самом деле над нами нависла огромная опасность…

– Ох! – только и сказала Гафса, чувствуя себя крайне неловко.

– Да, угроза, – продолжала Филифьонка на одном дыхании. – Никто не может сказать ничего определенного, никто ничего не может доказать, и никто не хочет об этом говорить. Иногда через заднее окошко мне видно, как далеко-далеко над дорогой появляется черное облачко. А другой раз оно появляется над морем. Растет и растет, но пока не высовывается, Гафса, ты ощущаешь это? Скажи, что ты об этом думаешь? Пожалуйста!

Гафса сильно покраснела. Она молчала, крутила в руках кусочек сахара и жалела, что пришла.

– В это время года случаются внезапные бури, – осторожно произнесла она. Филифьонка разочарованно замолчала.

Гафса немного выждала, а потом чуть раздраженно продолжила:

– В пятницу я устроила стирку и, поверьте мне, совершенно внезапно налетел ветер, а потом я обнаружила мою наволочку на заборе. А чем вы пользуетесь, когда стираете свое белье, миссис Филифьонка?

– Не помню, – ответила Филифьонка, внезапно заскучав. Ей стало совершенно ясно: Гафса ее не понимала.

– Может еще чаю?

– Благодарю, – ответила Гафса. – Мы мило побеседовали. Жаль, что все хорошее так быстро кончается. Боюсь, мне надо идти.

– Да, – кивнула Филифьонка. – Я вижу.

На море опускалась темнота. Прибой что-то сам себе нашептывал. Но еще было рано зажигать лампы, полутьма казалась приятной. Тонкий нос Гафсы наморщился больше обычного. Пауза затянулась.

«Как мучительно такое молчание», – думала Гафса, сжимая свою сумочку. Тихо подвывал легкий юго-западный ветерок.

– Ты сказала о ветре, – внезапно начала Филифьонка. – Ветре, который унес твою наволочку. Дорогая Гафса, а я говорила тебе о циклонах. О тайфунах, торнадо, смерчах, песчаных бурях… Наводнениях, которые смывают дома. А больше всего я говорила о себе и своих страхах. Хотя, подозреваю, они не обоснованны. Я уверена, случится что-то ужасное. Все время думаю об этом. Даже когда стирала ковер, эти мысли не покидали меня. Ты понимаешь? Ты что-нибудь чувствуешь?

– У вас есть уксус? – спросила Гафса уставившись в свою чашечку. – Шерсть не линяет, если в воду при стирке добавлять немного уксуса.

Вот тогда Филифьонка разозлилась, хотя такое случалось с ней очень редко. Она почувствовала, что Гафса так или иначе пытается увильнуть, и заговорила о первом, что пришло ей на ум. Она ткнула трясущимся пальцем в ужасную маленькую веточку в вазе на столе и воскликнула:

– Посмотри! Разве это не мило? Лучшая вещь, которую я нашла, чтобы украсить чайный столик.

Гафсе очень захотелось смыться, поэтому она поднялась и сказала:

– Не заговаривайтесь. Ветка огромная, колючая и безвкусная. И выглядит она вызывающе, ей вообще не место на чайном столике.

Потом дамы попрощались, и Филифьонка закрыла за Гафсой дверь.

Филифьонка чувствовала себя несчастной. Колючая ветка стояла на столе, и внезапно Филифьонке показалось, что цветы не подходят к обстановке. К этой обстановке вообще ничего не подходит!

Филифьонка переставила вазу на подоконник.

Море изменилось. Оно стало серым, волны показывали белые зубы, набрасываясь на берег. На небе разгорелось красноватое зарево.

Филифьонка долго простояла у окна, вслушиваясь в свист ветра.

Потом она по телефону позвонила Гафсе.

– Что случилось, миссис Филифьонка? – осторожно спросила та.

– Ты благополучно добралась до дому?

– Да, все в порядке, – ответила Гафса. – Немного ветрено. – Некоторое время она помолчала, а потом дружелюбно добавила: – Миссис Филифьонка, вы рассказывали такие страшные вещи. Вы не испытали на себе ужас стихийных бедствий?

– Нет, – сказала Филифьонка.

– Но что-то все-таки было?

– Нет, в самом деле, – пробормотала Филифьонка. – Я лишь предчувствую… – Да, – протянула Гафса, – Благодарю вас, визит к вам показался мне таким трогательным. А с вами все в порядке?

– Нет, не уверена, – отозвалась Филифьонка. – Я надеюсь, мы теперь станем чаще видеться?

– Я тоже так думаю, – согласилась Гафса я повесила трубку.

Потом Филифьонка долго сидела и смотрела на телефонный аппарат. Внезапно она почувствовала, что замерзла.

«За окнами темно, – подумала она. – Я могу занавесить окна одеялами, а зеркала поверну к стене». Но делать ничего не стала. Она сидела и слушала как ветер, словно маленький бездомный зверек, завывает в дымоходе.

Дом слегка подрагивал. Ветер становился все сильнее. На море поднимался шторм. С крыши соскользнула плитка черепицы и с грохотом ударилась о землю. Филифьонка торопливо перебралась в спальню. Но спальня была такой большой, что Филифьонка и здесь не чувствовала себя в безопасности. Она задыхалась. Она ведь такая маленькая, беззащитная…

Сдернув с кровати одеяло, Филифьонка отправилась по коридору, ведущему на кухню, ногой открыла дверь кладовки и прикрыла ее за собой. Отсюда шторм казался тише. В кладовке не было окон, только маленькое вентиляционное отверстие.

В темноте Филифьонка пробралась за мешки с картошкой и постелила одеяло у шкафа с банками джема.

Ее воображение рисовало картины шторма: некто черный и дикий тряс ее дом. Белыми драконами разрастались трещины в стенах. Из моря поднялся ревущий торнадо, подобный черной колонне и направился прямо к ней. Ближе и ближе… Такие бури ее собственного изготовления были хуже всего. В глубине души Филифьонка даже немного гордилась придуманной ею бурей.

«Гафса еще девочка, – решила Филифьонка. – Глупая девчонка с пирожными и наволочками в голове. Они ничего не понимают в цветах. Сидит сейчас у себя дома и думает, что я ничего такого не испытала на себе. Я – та, кто каждый день видит гибель мира. Каждый день! Но спокойно живет, ест, моет посуду и принимает гостей. Так, словно ничего не случилось».

Филифьонка высунула нос из-под одеяла, сурово посмотрела в темноту и заявила: – Я вас насквозь всех вижу.

Ничего не произошло. Шторм не утихал. Тогда Филифьонка нырнула под одеяло и заткнула уши руками.

А буря все шумела и шумела. Ветер мчался со скоростью сорока семи ярдов в секунду (хотя вряд ли кто-то в такую бурю замерял скорость ветра).

В два часа ночи снесло трубу. Она сломалась у основания и, проломив крышу, упала на кухонную плиту. Теперь через дыру в потолке виднелось темное, ночное небо, большие несущиеся облака, А потом ветер обнаружил эту лазейку и, разметав золу, сдернул занавески и скатерть. Фотографии тетушек и дядюшек Филифьонки закружились по воздуху. Все безделушки пришли в движение, застучали, зазвенели, ударяясь друг о дружку. Двери захлопали, картина упала на пол.

Наконец, в замешательстве появилась разгневанная Филифьонка. «Сбылось. Пришел конец. Все кончено. Я больше не могу ждать».

Она хотела было позвонить Гафсе и рассказать ей… рассказать ей кое-что и в самом деле ужасное. Холодно и торжествующе.

Но ветер уже оборвал телефонные провода.

Филифьонка слышала лишь грохот сыпавшейся с крыши черепицы. «Если я поднимусь на чердак, меня сдует вместе с крышей, – рассуждала Филифьонка. – Если спущусь в подвал, меня засыплет обломками. Но что-то предпринять необходимо».

Окно распахнулось, и мелкие осколки стекла посыпались на пол. Дождь залил мебель красноватого дерева, гипсовый хемуль свалился со своего пьедестала и рассыпался на куски. С отвратительным грохотом на пол упала огромная люстра. Она принадлежала дяде Филифьонки. Все вокруг стонало и трещало. Потом Филифьонка увидела в осколке зеркала свое бледное лицо. Не задумываясь, она подбежала к окну и выпрыгнула наружу…