Опасная тихоня - Яковлева Елена Викторовна - Страница 5

— Нет, ты не увиливай! — горячился Венька, все больше и больше впадая в патетику. — Ты же выступила против Крутоярова, против этого чинуши и казнокрада! Выступила, не побоявшись, так сказать, с открытым забралом…

От этой дешевой демагогии меня чуть не стошнило на роскошные Венькины штаны.

— Слушай, Литвинец, ты ведь не на митинге, — напомнила я Веньке. — Зря не голоси. А про это самое забрало лучше вообще при мне не говори, у меня на него аллергия. И против Крутоярова, чтоб ты знал, я не выступала. Мне в руки попали материалы, которые сулили сенсацию, я их тиснула. И все! И все, слышишь? К лику борцов за справедливость и немеркнущие идеалы демократии ты меня не причисляй, понял? — Завершив эту пламенную речь, я покосилась на фаянсовую Венькину физиономию и сама себя мысленно отругала. С чего бы мне распинаться перед этой рожей, которой нет равных по части цинизма? Нет и не будет! Даже я по сравнению с Венькой беспробудная идеалистка. Просто смешно, честное слово! И разозлилась: вот проходимец, до чего ловок! Вывел меня из равновесия, не прилагая никаких усилий. Такой далеко пойдет. А впрочем, почему «пойдет», когда он уже пошел! Как-никак до Москвы добрался!

— Ну ладно, ладно, — примирительно забормотал Венька. — Не сердись… Ну переборщил немного, каюсь. Будем считать это издержками… производства, хи-хи-хи… Это все по-дружески. Ты лучше, Кап, это… соглашайся. Сама подумай, ты девка гордая, привыкла ходить, не глядя под ноги, а ситуация у тебя сейчас, хоть обижайся, хоть нет, швах. Ни в одну редакцию тебя теперь не позовут, поскольку Крутояров, насколько мне известно, так распорядился. Кланяться же ты не будешь… Безнадега получается самая настоящая, а посему тебе сам Бог велел принять мое предложение. Таким образом ты сразу не то что двух, а трех зайцев убьешь. Во-первых, хорошей работой себя обеспечишь, карьерные перспективы пока опустим, если хочешь. Во-вторых, вольно или невольно приложишь руку к тому, чтобы свалить Крутоярова с пьедестала, а Крутояров сегодня твой личный враг, причем без всякой политики. В-третьих, уж прости меня за высокий штиль, ты сослужишь хорошую службу своей родной области.

Едва этот сладкоголосый московский соловей довел свою фальшивую партию до конца, я испытала очередной рвотный позыв, но, как и в прошлый раз, неимоверным усилием воли его сдержала, чем, очень даже не исключено, нанесла серьезный урон собственному здоровью. Венькин спич я никак не прокомментировала — у меня просто цензурных слов для этого не нашлось, Венька же счел мое молчание за хороший знак и продолжал живописать светлые перспективы, автоматически открывающиеся передо мной по принятию его заманчивого предложения влиться в дружную команду кандидата на губернаторскую должность.

— Капуля, я же тебе не какую-нибудь крысу дохлую подсовываю, я же тебе стопроцентный верняк сватаю! Кандидат-то у меня какой! Не мухомор замшелый, а человек новой формации, демократ, можно сказать, до мозга костей. По всем показателям. Молодой, красивый, обаятельный, умный, перспективный. Минусов — никаких, не кандидат — а один сплошной плюс. Все за него. — Венька принялся загибать свои короткие, поросшие черными волосками пальцы. — Первое дело — происхождение, он же родился здесь, вышел буквально из народа, всего добился своим трудом, своим серым веществом! А фамилия, фамилия какая! Простая русская фамилия — Пашков. Да за такого…

— Стоп! — перебила я Веньку. — Это какой же Пашков? Не тот, что в восьмидесятых был тут у нас молодежным лидером средней задницы?

— Капа, Капуля, — с притворной укоризной покачал головой Венька. — Какая же ты все-таки хулиганка, честное слово! Да, он был первым секретарем комсомола в Пролетарском районе, но глупо было бы…

Я опять его перебила, задумчиво уточнив:

— А теперь, значит, он уже столичная штучка?

— Ну да, — подтвердил Венька. — С восемьдесят четвертого года. Сначала пошел вверх по комсомольской линии, в девяносто первом вышел из партии по идейным соображениям. Примкнул к демократам, работал на выборных должностях, в аппарате правительства… — Венька неожиданно прервал перечисление славных вех жизненного пути кандидата на высокую должность губернатора и подозрительно воззрился на меня. — А что, ты его знаешь?

Я пожала плечами:

— Просто фамилия знакомая.

— Ну-у, это объяснимо, — протянул Венька, — он же из местных. — Потом он воровато оглянулся, словно почувствовал, что в спину ему кто-то дышит, и снова затянул свою агитационную волынку:

— Слушай, Кап, мы с тобой давно друг друга знаем, и поэтому я могу говорить прямо, без обиняков… У Пашкова, скажу тебе без всякого преувеличения, большое политическое будущее, он истинный демократ, а главное — за ним серьезный московский капитал.

Ах, капитал! Ну, с этого и надо было начинать, хотя мне и без того было ясно, что Венька просто так, как сам он говорит, «из идейных соображений», даже под ноги не плюнет.

А Венька выдержал многозначительную паузу и добавил:

— И при этом, заметь, капитал не криминальный.

— А что, такой бывает? — задала я сугубо риторический вопрос. Непонятно зачем и почему. По крайней мере, я могу найти этому единственное объяснение: демагогия — очень стойкая и практически неизлечимая инфекция, а я заразилась ею от Веньки воздушно-капельным путем, пока он, брызгая слюной, убеждал меня влиться в сплоченные ряды «истинных демократов».

Венька сделал страдальческую физиономию, и я махнула рукой:

— Ладно, не будем спорить об оттенках белого цвета.

— Вот это уже деловой разговор! — вдохновился Венька и побаловал меня липкой карамелькой сомнительного комплимента:

— Теперь я вижу: за те годы, что прошли с момента нашей последней встречи, ты здорово выросла, но при этом осталась все такой же молодой и задорной!

Неизвестно, чего бы он еще наплел, если бы в нашу беседу не вмешалась мудрая рука провидения или что-то в этом духе. В общем, в комнате раздалось странное, совершенно непонятное мне треньканье, я принялась вертеть головой в поисках его источника, а в Венькиной широкопалой ладони, словно по волшебству, возник черный брусок мобильного телефона, который он приложил к уху, буркнув:

— Слушаю!

Пока он болтал по мобильнику, я предавалась размышлениям о той белиберде, которой Венька умудрился унавозить мои мозги за достаточно небольшой, отрезок времени. Конечно, думала я, Веньку с этим его «заманчивым» предложением Следовало бы спустить с лестницы, а потом хорошо проветрить квартиру, если бы не одно «но». Если бы Пашков, сладкими сказками о коем усердно потчевал меня Венька Литвинец, не был тем самым комсомольским вожаком из газетной вырезки, завалившейся за подкладку ветровки Наташи Русаковой, судьба которой занимала меня по сей день. Разумеется, этот самый газетный клочок ничего не доказывал и ничего не объяснял, он был всего лишь смутной надеждой на робкий лучик света в непроглядной пятнадцатилетней темноте, поглотившей мою вечно юную подружку.

Венька закончил свой треп по телефону и выжидающе уставился на меня:

— Ну что, по рукам?

Я колебалась, вполне отдавая себе отчет, что если когда-нибудь и ввяжусь в эту авантюру, то только из-за Наташки. Вот только большой вопрос: смогу ли я таким образом разузнать о ней что-нибудь новое? Газетная вырезка — очень тонкая ниточка, но другой-то нет и уже, наверное, не будет.

— Так по рукам или нет? — настаивал неугомонный Венька, уже потиравший руки. — Я же вижу, вижу, ты уже почти созрела! Капуля, решайся, золотая моя. Учти, у нас мало времени. Завтра Пашков получает в избирательной комиссии свидетельство о регистрации, и мы, засучив рукава, приступаем к работе, в которой у тебя, между прочим, будет очень ответственный участок.

Мне понравилось, как он запросто рассуждал о том, что я стану способствовать успеху кандидата Пашкова, когда я даже согласия на это не дала!

— Ну, Капа, Капуля, быстрей, не тяни душу! — Венька посмотрел на свои наручные часы: не могу сказать точно — «Ролекс» не «Ролекс», но по внешнему виду уж точно не «Полет».