Маньяк по вызову - Яковлева Елена Викторовна - Страница 39

Глава 25

Это продолжалось не менее получаса. Мой «особо важный» любовник упорно доставал меня бессмысленными расспросами. Непонятно, зачем и почему он заставил меня подробно описать церемонию погребения банкирши.

— Но ведь ты сам там был! — возмутилась я.

— А если меня интересуют твои впечатления?

— Ну, какие мои впечатления… Ты сам видел, какие там были рожи, сплошные нувориши, все кладбище иномарками заставили… Гроб дорогущий, орхидеи…

— Я не о том, — возразил Андрей, — ты мне лучше скажи, насколько, по-твоему, Остроглазов был искренен в своем горе?

— Ты же говорил, что руководствуешься исключительно фактами, — хмыкнула я, — и вдруг интересуешься субъективными бабскими наблюдениями. И вообще, нравится мне этот термин — искренность горя, может, прибор есть специальный, чтобы его определять? Вроде детектора лжи. А за основу будет браться, например, такой показатель — количество пролитых слез за единицу времени.

Говоря это, я, конечно же, меньше всего думала о банкире Остроглазове, я думала о том, что страдание не всегда бывает публичным. Вот мне, между прочим, хочется от тоски на луну выть, а я вместо этого спокойно (по крайней мере, внешне) разговариваю с человеком, который разрушил мои надежды и чаяния.

Наверное, такие мысли против моего же желания передались Андрею, потому что он вдруг понуро повесил голову и принялся уж очень пристально изучать носы своих ботинок, на которых успела осесть дроздовская пыль. И вид у него был такой печальный, что где-то в глубине моей саднящей души шевельнулся червячок жалости, и я поспешила прервать повисшую паузу:

— Не знаю я, что думать об этом Остроглазове. Судя по всему, у них с женой были весьма сложные и далекие от идеала отношения, по крайней мере, так Нинон говорит. Но в семейных делах трудно разобраться, глядя со стороны. Бывают такие оригиналы, для которых ежедневные скандалы — прелюдия к пылким объятиям, а посему, очень вероятно, эти двое любили друг друга, как принято говорить, по-своему. И теперь бедняге банкиру безумно не хватает жениного визга и поединков на сковородках. Может, оттого он и в петлю полез.

— Кстати, о петле, — вскинул на меня глаза бывший любовник, — расскажи-ка мне об этом еще раз.

— Да что тут рассказывать? Это было еще перед похоронами, как раз накануне вечером, в тот же день, если я ничего не путаю, когда его выпустили из каталажки. Мы с Нинон решили его проведать. Дверь была незаперта, мы вошли, стали его звать — никакого ответа. Поднялись наверх, а он сидит в спальне на полу с веревкой на шее, пьяный, совершенно разбитый. Мы его часа два утешали, чаем отпаивали, потом спать уложили.

— Все?

— Кажется, все. — Я и в самом деле прилагала немалые усилия к тому, чтобы вспомнить еще хоть что-нибудь. В конце концов, это и в моих интересах тоже: чем скорее он разберется в дроздовских убийствах, тем ближе день, когда мы расстанемся навсегда и уже больше не будем сыпать на свежие сердечные раны соль вынужденных встреч. — Хотя нет, кажется, в тот день в окно его гостиной влетел камень… Или это все-таки было позже? Нет, камень влетел уже после похорон. Точно, в тот день, когда кремировали банкиршу.

— Какой еще камень? — насторожился мужчина моих несбывшихся снов. — Ты мне про это не рассказывала.

— Я же говорю, что это было уже в другой раз…

— Неважно, давай рассказывай!

— Рассказываю, — смиренно согласилась я. — Тогда мы с Нинон направлялись к Широкорядову, он нас пригласил, а по дороге заглянули к Остроглазову, проведать и заодно убедиться, что он не собирается повторить номер с петлей. Банкир к тому моменту был уже изрядно пьян и предложил нам выпить по рюмке «на помин души». Мы не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм, и тут в окно гостиной влетел булыжник и закатился за диван. Мы решили, что это проделки местной детворы.

— Булыжник, булыжник, — повторил Андрей механическим голосом чревовещателя, — обыкновенный булыжник?

Я склонила голову набок:

— Да нет, я бы сказала, что не совсем обыкновенный. В смысле не такой, какие валяются повсюду. Он был такой черный, вроде куска угля.

— Интересно, — пробормотал мой «особо важный» любовник и погрузился в раздумья.

А я снова поежилась. Все-таки утро было достаточно прохладное. А тут еще тучки набежали и — мало этого — заморосил меленький и противный дождичек. Собственно, даже не дождичек, а такая мерзостная мгла, от которой мои волосы и одежда стали влажными. Я даже подняла воротник жакета и принялась мечтать о горячей ванне и теплой постели. А тут еще мой тренированный слух уловил знакомый звук — металлический скрежет калитки дачных владений Нинон. Оказалось, что Нинон обеспокоилась моим долгим отсутствием до такой степени, что удосужилась подняться с кровати и преодолеть расстояние от спальни до забора. Теперь она застыла у калитки в позе молчаливого ожидания, и свежий ветерок теребил ее растрепанные волосы, схваченные впопыхах резинкой на затылке.

— Ну я пойду? — спросила я Андрея.

— А? — Он не сразу выбрался из своих раздумий. — Иди, иди. Постой… — Он сунул руку в карман. — Возможно, я на пару дней исчезну с горизонта… по обстоятельствам, м-м-м… Короче, если ты вспомнишь еще что-нибудь, ну, как сегодня ты вспомнила про этот камень, звони этому товарищу. — Он сунул мне в руки какую-то бумажку. — Это мой помощник, он в курсе всего.

Не заглядывая в бумажку, я зажала ее в ладони и вернулась к растревоженной Нинон, которая после теплой постели стучала зубами от холода.

— Выясняли отношения? — поинтересовалась Нинон, снимая с плиты раскаленный чайник, от которого исходили приятные теплые волны.

Я махнула рукой:

— Какие еще отношения? У нас их больше нет. Все наши отношения можно зафиксировать в милицейском протоколе: вопрос — ответ, вопрос — ответ…

— Да? — не поверила Нинон. — А чего же он тогда выманил тебя на улицу, в эту холодрыгу, не мог здесь, что ли, свои вопросы задавать?

— Откуда ж я знаю? — У меня не было намерения скрывать что-либо от Нинон. Лишь бы только она не завелась с утра пораньше. — Все спрашивал меня про Остроглазова. Какое, мол, у меня впечатление о нем, верю ли я в искренность его горя и так далее…

— Чудеса! — Нинон снова с грохотом опустила чайник на плиту и подбоченилась. — Он уже пол-Дроздовки, арестовал, а вопросы задает про Остроглазова. Ты случайно не пудришь мне мозги? Учти, я все-таки твоя подруга, а потому ваши с сыщиком шуры-муры…

Я взяла в окоченевшие руки чашку горячего чая (это мне московское лето: вчера жарища, сегодня зуб на зуб не попадает), вдохнула бодрящий аромат и попыталась разумными доводами обуздать нездоровое любопытство Нинон:

— Неужели ты думаешь, что я могу что-то иметь с ним после того, как он так поступил со мной?

— Да, в общем-то все так, — не стала спорить Нинон, — он поступил с тобой по-свински, вернее, по-мужски, что, в принципе, одно и то же. У них ведь все просто, они себя не загружают сантиментами, а рассуждают приблизительно так: мне нравится эта женщина, и я ее получу. А что будет потом? Да как-нибудь утрясется. В конце концов, всегда можно сказать: «А ты, родная, о чем думала, где были твоя женская интуиция и женская гордость?»

— Вот именно! — усмехнулась я, Прихлебывая чай. — Они правы. Это ведь война до последнего патрона. Тут, как у великих держав, повсюду национальные интересы и, кто больше их захапает, тот и прав. Интересы моего бывшего состояли в том, чтобы иметь заботливую жену, детей-карапузов и миленькую любовницу, не задающую лишних вопросов. Мои интересы состояли лишь в том, чтобы его любить, а этого так мало для победы. Неудивительно, что я проиграла.

Нинон покачала головой:

— Ох, не нравится мне твоя пораженческая философия. Так можно оправдать что угодно.

— Да никого я не оправдываю, просто пытаюсь смотреть на вещи трезво… — У меня не было ни малейшего настроения спорить с Нинон. — Конечно, можно призывать на его голову все кары небесные, но ведь и я не шестнадцатилетняя девочка, а потому очень странно, что я не догадалась обо всем раньше. Может, просто не хотела догадываться?