Маньяк по вызову - Яковлева Елена Викторовна - Страница 3

Однако официально развелись мы не сразу, а еще через два года, когда наконец руки дошли. И до сих пор в часы бессонницы я, случается, вспоминаю свое скоропостижное замужество. Странно, но на память мне всегда приходит лишь патологическая Иванова любовь к окрошке, которую он мог поглощать буквально тазиками, и его многочисленная родня, успевшая у нас перегостить буквально поголовно всего лишь за какой-то год с небольшим. Если это кому-то интересно, то за четыре года, прошедшие с нашего развода, Ивана я не видела ни разу. Тем удивительнее выглядит тот факт, что одна из его племянниц упорно продолжает присылать мне поздравительные открытки на Новый год и Восьмое марта. Выводит круглым детским почерком: «Дорогая тетя Женя», а подписывается «Светик», Трогательно до слез, честное слово!

Но вернемся к Нинон. После института наши дорожки разошлись, очень долго мы с ней вообще не виделись, а до меня долетали только кое-какие сплетни о ней и ее законном супруге Генке Поварове, который, как выяснилось впоследствии, оказался не только записным красавцем, но и весьма разворотливым мужичком. В отличие от прочих сокурсников и сокурсниц (и меня в том числе), Генка счастливо избежал печальной участи школьного учителя иностранного языка, устроившись переводчиком в крупную американскую нефтяную фирму, в коей так преуспел, что вскоре оказался в Швеции. Почему именно в Швеции, не знаю, но Нинон уехала с ним, и с тех пор от нее не было ни слуху ни духу.

По крайней мере до позапрошлой зимы, когда я неожиданно столкнулась с ней возле метро «Чистые пруды». Я тогда еще работала в техникуме и с трудом сводила концы с концами, и помнится, возвращалась со службы, полная тяжких раздумий на тему, как дотянуть до очередной зарплаты, а тут… — Нинон, да еще какая Нинон! Благоухающая дорогими духами, в норковой шубе до пят и модельных туфельках на высоких каблуках (это в мороз-то!), она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и вглядывалась в туманную даль. Я ее окликнула, и Нинон вполне искренне мне обрадовалась. Общались мы пять минут от силы, и за это непродолжительное время я успела узнать, что Нинон в Швеции надоело, а потому она вернулась в Москву, а ее муж Генка пока еще в Стокгольме. Кроме того, мы успели обменяться телефонами, а потом чуть в стороне остановился синий «Мерседес» с тонированными стеклами, и Нинон, торопливо со мной попрощавшись, грациозно нырнула в него.

С тех пор я пару раз ей звонила, но общалась исключительно с автоответчиком, сама же Нинон на связь со мной не выходила. И вот теперь она решила меня разыскать, выбрав для этого не самое лучшее время.

Я, конечно, опешила:

— Нинон, какими судьбами?

— Еле нашла твой телефон, — пожаловалась Нинон, — такая рассеянная стала, просто кошмар. Вот до чего стрессы доводят!

Ссылка на стрессы из уст Нинон звучала как-то странно, сильные эмоции — это не из ее репертуара. И все-таки я поинтересовалась:

— А что у тебя случилось? Телефонные провода услужливо донесли до меня протяжный вздох:

— Да как тебе сказать… В общем-то ничего особенного, дела житейские. Короче говоря, мы с Генкой расходимся…

— Что? — Сама не пойму, почему эта новость меня так поразила. Подумаешь, редкость какая — развод, достаточно вспомнить мою историю.

— Ну да, расходимся, — отозвалась Нинон, — у нас уже давно нелады, честно говоря, поэтому мы и разъехались, а на днях он мне позвонил и сказал, что нам нужно наконец определиться. Да все к тому шло…

Ну вот, не я одна такая несчастная, всеми брошенная, оказывается. Мне вдруг безумно захотелось поделиться с Нинон своими горестями, но я вовремя заметила, что дверь в комнату соседки чуть-чуть приоткрыта. Она там сидит в своей стародевичьей светелке и запоминает каждое слово. То-то обрадуется, когда выяснится, что мой любовник — единственный мужчина, время от времени переступавший порог нашего «женского общежития», — женат и имеет ребенка, точнее, даже без пяти минут двух. Пришлось мне стиснуть зубы. И что за жизнь такая, даже не поплачешься подруге юности.

Итак, пожаловаться Нинон на свою горькую участь мне не удалось, и я ограничилась тем, что ей посочувствовала.

— Да ладно, все пройдет, — Нинон продемонстрировала наконец свое знаменитое спокойствие, — ты лучше скажи мне, у тебя есть свободное время?

— В каком смысле? — Я немного растерялась. — Вообще-то сейчас у меня его столько, что просто девать некуда.

— Вот и отлично! — обрадовалась Нинон. — Тогда приезжай ко мне на дачу. Погода отличная, речка, лес, да и мне веселее… А то у нас тут вроде маньяк какой-то объявился, одной страшновато.

— Маньяк? — Я задумчиво почесала затылок.

Нинон поспешила развеять мои опасения:

— Да, может, еще и не маньяк, мало ли что народ наговорит…

Она думала, я испугаюсь этого маньяка, а мне, если на то пошло, после моих сегодняшних злоключений уже сам черт был не страшен. Наверное, так и становятся фаталистами.

Словом, я согласилась без долгих раздумий, а Нинон мне подробно объяснила, как добраться до ее дачи в Дроздовке, в уютный уголок с лесом, речкой, свежим воздухом и маньяком, и перечислила наиболее удобные электрички.

В Дроздовку я приехала на следующий день в половине одиннадцатого утра. На платформе, как мы и договаривались накануне, меня поджидала Нинон. Не такая роскошная, какой я ее видела на Чистых прудах, а простенькая: в светлых хлопчатобумажных брюках, футболке навыпуск и простеньких сандалиях на босу ногу. Еще я отметила, что Нинон немного располнела и успела загореть под ласковым подмосковным солнышком. Очки в модной оправе, украшавшие ее переносицу, тоже явились для меня новостью.

Торопливо чмокнув меня в щеку, Нинон потащила меня к маленькому павильону железнодорожной кассы и ткнула пальцем в какую-то бумагу:

— Вот, сегодня вывесили.

Я присмотрелась, это была размноженная на ксероксе милицейская листовка с фотографией женщины, лицо которой из-за низкого качества снимка казалось нарисованным углем. А текст под ним гласил: «10 июля в районе платформы Дроздовка обнаружен труп неизвестной женщины с признаками насильственной смерти. Приметы погибшей: на вид двадцать — двадцать пять лет, среднего роста и телосложения, черты лица правильные, глаза светло-карие, волосы темно-русые. Была одета: черные брюки трикотажные, белый свитер, туфли черные, лаковые. Просьба ко всем, кто опознал эту женщину или видел ее раньше, позвонить по телефону 02 или…»

До второго телефонного номера, по которому предлагалось звонить, я не дошла, потому что Нинон взяла меня за локоть:

— Представляешь, что творится! Говорят, это маньяк. Сначала я хотела в Москву вернуться, а потом обидно стало: погода отличная, а я должна в городе торчать…

— И не придумала ничего лучше, чем позвать меня в компаньонки. Может, вернее было бы собакой обзавестись? — подхватила я.

— Да ну тебя, — обиделась Нинон, — я и так хотела тебя пригласить, просто телефон твой потеряла…

— Ладно, я пошутила, — примирительно сказала я. На самом деле я была весьма довольна тем обстоятельством, что получила возможность хоть на время съехать из своей коммуналки. Во-первых, перемена обстановки весьма полезна одиноким тридцатилетним шатенкам, подверженным депрессиям, во-вторых, я всегда испытывала симпатию к Нинон, которая нынче, как и я, зализывала раны душевных обид, и мы вполне могли проводить это мероприятие совместно, в-третьих… А в-третьих, в глубине души я была почти уверена, что развенчанный мною мужчина моих несбывшихся снов в ближайшее время ринется ко мне объясняться. Прикатит на своей зеленой «девятке», на «черепашке-ниндзя», а меня и нетути. Где Жека? Была, да вся вышла! И никто на свете не знает, где она и когда вернется. (На самом деле матери я сообщила, куда уезжаю, но, слава богу, не успела с ней познакомить этого подлеца.) Тогда-то он поймет, как много потерял в моем лице, и поплетется от запертой двери вниз по лестнице, и перед его мысленным взором будут вставать счастливые картинки наших встреч, отныне и до веку оставшихся в безвозвратном прошлом. Я так расчувствовалась, что глаза мои, только-только немного просохшие, вновь наполнились горячей влагой.