Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 32

— Ты еще не спишь?

— Вещи пока разбирать не будем, — сухо сказала Лариса, и каждое слово с болью прошло через горло. — Мне противно…

— Не говори глупостей! — неуверенно произнес Олег. — Не делай из мухи слона. Ну, я виноват, но с кем не бывает? Встретил школьных товарищей, выпили по кружке пива. Всегда с этого начинается.

— Где ты был?

— У приятелей.

Ей очень хотелось поверить в это, и если бы Олег больше ничего не сказал, она бы поверила. Она устала и не могла спорить со своим сердцем. Но Олег произнес:

— Я обещаю, я клянусь, что этого не повторится. Ты всегда была доброй и великодушной и…

— Что же ты не договариваешь? — спросила Лариса окончательно убедившись в своем подозрении. — Я ведь не боюсь правды. Я даже могу сказать, могу сознаться… — губы ее страдальчески искривились, глаза сузились, удерживая слезы. — Я даже могу сознаться, — с отчаянием повторила она, — что люблю тебя… Могу простить. Мне это совсем не трудно.

— Прости.

В ногах была такая слабость, что Лариса присела. Мысли перепутались, и ей было трудно думать. Она говорила, слушала себя, свои слова и с трудом понимала то, о чем говорила.

— Я не верю, что ты изменил мне, никак не верю… хотя это и так. Ты мне слишком дорог, чтобы я простила тебя. Если я прощу, ты когда-нибудь опять… Может, с другой ты будешь… не таким. Я тебе не нравлюсь? Да?.. Почему?.. Я одного только хочу, чтобы ты, хотя бы под конец жизни, сказал мне спасибо.

— Спасибо.

— Иди.

Закрыв дверь, она подумала: «Я не стану рвать на себе волосы». И все-таки велико было желание одной болью заглушить другую, удариться головой о стену, чтобы расстаться с этими мыслями, от которых холодеет грудь.

«Мой характер, — считала Лариса, — состоит из семидесяти пяти процентов воли и двадцати пяти процентов прочих качеств». В эту ночь она решила, что на всякий случай было бы неплохо иметь запас воли свыше нормы. На всякий случай.

На первый взгляд все произошло случайно. Действительно, встретил школьных приятелей, начали с кружки пива… Рядом оказалась Аллочка, прижалась к Олегу грудью, защебетала. Было довольно-таки противно.

Потом поехали на квартиру к одному из наиболее шумных юношей. По дороге Аллочка объяснилась Олегу в любви.

Словом, проснулся он часов в пять утра, сбросил с себя руку Аллочки и хлопнул дверью.

Он не смог оправдаться перед Ларисой, язык не повернулся. Выкрутиться было пара пустяков: сочинить что-нибудь правдоподобное, забыть и эту чертову Аллочку, и этих дураков в модных пиджаках.

И вдруг он почувствовал себя беспомощным. До сих пор Олег считал, что Лариса слепо обожает его, что он сам себе и ей хозяин. А увидел ее непокорной и сильной, вспомнил, что некоторое время назад размышлял о том, что будет, если Лариса разлюбит его. В это просто не верилось. «Ну, а если?» — спрашивал он себя, и сколько ни пытался уйти от ответа, думалось: он потеряет что-то очень для него важное, может быть, самое необходимое.

Трудно было открывать дверь в комнату, когда он вернулся домой. Он знал, что Лариса не спит, что сразу обо всем догадается. Если бы он застал ее рассерженной, заплаканной, растерянной, он упал бы ей в ноги и вымолил бы прощение.

Но он и сейчас не мог бы точно определить, что поразило его в Ларисе. Она стояла у окна, задумчивая, строгая, и он понял: прощения не будет. И сразу захотелось доказать, что надо простить, что он сам знает, что поступил мерзко.

Семь часов — значит отец уже проснулся, сидит за своим письменным столом. Мать готовит завтрак: отец рано начинает рабочий день.

Дверь открыл Филипп Владимирович, долго смотрел на сына, наклонив большелобую голову.

— Дежурил в типографии, — объяснил Олег, — не хотелось будить жену. Она охотница поспать.

И оттого, что отец молчал, Олегу стало не по себе, он торопливо разделся, прошел в комнату. Лидия Константиновна изменилась в лице, но успокоилась после первых же слов сына.

— Все это по меньшей мере странно, — задумчиво и холодно произнес Филипп Владимирович, когда сели за стол. — Ночное дежурство, спиртной запах…

— Я жалею, что пришел к вам! — сказал Олег. — Не верите, не надо. Нечего устраивать допрос.

— Так вот… — Филипп Владимирович швырнул салфетку на стол. — Допроса не будет. Но учти, Олег: если там что-нибудь произошло, я тебя в дом не пущу. Ни за что. Я всю жизнь прожил честно, чего бы мне это ни стоило.

— Ты выслушай сначала его! — возмущенно перебила Лидия Константиновна, погладив сына по голове. — Ты видишь, как он расстроен!

— Я давно заметил, — сурово продолжал Филипп Владимирович, — давно заметил, что ты…

— Выпей кофе, — умоляюще предложила Лидия Константиновна.

— В горле застрянет! — раздраженно ответил муж. — Кофе… Еще не хватало, чтобы мой сын…

— Я не понимаю, Филипп! — Лидия Константиновна всхлипнула. — Что тебе нужно? Чего ты от него хочешь?

— Ничего! — отрезал Филипп Владимирович. — Самую малую малость — не лгать! Ни отцу, ни жене!

Олег всегда побаивался отца. Занятый работой в клинике, подготовкой докторской диссертации, чтением лекций в институте, Филипп Владимирович редко вмешивался в жизнь сына, целиком доверив ее жене. И вот сейчас, будто спохватившись, он решил воздействовать на сына. Олег знал, что с отцом шутки плохи, но рядом была мать, и он не обратил на слова Филиппа Владимировича особенного внимания.

Перед уходом отец сказал:

— Ты понял меня? Повторять, надеюсь, не придется?

В редакции Олег с радостью узнал, что Лариса на работу не пришла и сообщил Полуярову, что она заболела: грипп, по всей вероятности.

И покраснел.

— Бывает, — неопределенным тоном отозвался Полуяров, — вылечим. Только бы осложнения не было.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

С утра у Валентина было плохое настроение. Началось с того, что он прочитал гранки своего очерка о свадьбе и почти в каждой строке обнаружил прикосновение руки Копытова. Потом подошла Маро, долго стояла у стола и проговорила словно между прочим:

— Ольга ушла. Одна живет. Она правильно сделала. Я бы убежала. Да.

А Николай ходил радостный, чего-то напевал за своим столом, пренебрежительно, с превосходством поглядывал в сторону Валентина.

Поздно вечером, когда Валентин уже собрался уходить из типографии, позвонил Полуяров и унылым голосом предложил:

— Зайди ко мне, обязательно, дело есть.

Зачем он понадобился Полуярову? Да еще в такое позднее время? Заглянув в кабинет ответственного секретаря, Валентин увидел Олега. Всем своим видом — усталым выражением лица, небрежной позой — он старался подчеркнуть, что оказался здесь против воли. Полуяров был в рубашке с засученными рукавами, без галстука, словно собирался драться.

— Вот папиросы, спички, форточка открыта, курите, сколько душе угодно, — тяжело произнес Полуяров, прошелся по кабинету, видимо, не решаясь начать разговор. — Олег, заранее извиняюсь. Чтобы избежать кривотолков, буду выражать свои мысли прямо.

Олег закурил.

— Я предлагаю вам, — неестественно громко продолжал Полуяров, — искренне, ничего не скрывая, по душам поговорить о том, какими качествами должен обладать журналист.

— Советский журналист, надо полагать? — насмешливо спросил Олег. — Увольте меня от теории. Я есть хочу.

— Теорию мы сейчас же применим на практике. И я хочу есть. И ты, Валентин, наверное не откажешься закусить?

Валентин кивнул, изумленно рассматривая Полуярова. Тот спросил:

— Что же значит — быть советским журналистом?

— Не искажать намеренно фактов, не гнаться за гонораром и прочее, всем известное, — скороговоркой выпалил Олег.

— Всё?

— В основном.

— А ты, Валентин, что на этот счет думаешь?

Валентин подсознательно почувствовал, что разговор идет очень серьезный. Да и Олег судя по всему догадывается об этом.

— Нужно быть убежденным, принципиальным, — негромко проговорил Валентин, не найдя более точных слов.