Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 30

Утром Николай передал ему всю поступившую почту, а сам целый день писал передовую, изредка отрываясь, чтобы позвонить по телефону и навести справку.

Вечером поехали на завод, взяв с собой стенографистку: в следующий номер планировался отчет о конференции.

В просторном зале заводского клуба собралось человек двадцать. Николай поджал губы:

— Не могли такого пустяка организовать. Придется ехать обратно, чтобы не позориться. Нельзя же проводить конференцию при пустом зале.

— Виноваты мы, — сказал Валентин. — Пустой зал — оценка нашей работы. Надо проводить конференцию.

— Надо уважать редакцию, — наставительно проговорил Николай. — Это позор, а не конференция. Тем более, вас никто не уполномачивал. Я отвечаю. Едем.

— Вы не правы… — начал Валентин, но Николай перебил:

— Я не намерен вас упрашивать.

Валентин отрицательно покачал головой.

— Отлично, — сквозь зубы процедил Николай. — Я вас предупредил. Пеняйте на себя. Стенографистка останется с вами.

Одиноким и жалким почувствовал себя Валентин на сцене, рядом с длинным столом, за которым сидели члены комитета комсомола. Глядя в темноту зрительного зала, он сказал:

— Нет нужды объяснять, почему на читательскую конференцию областной комсомольской газеты собралось такое великое множество читателей. — В зале оживленно зашумели. — Вот и поговорим о том, как сделать нашу газету хорошей. Коллектив редакции горит желанием работать без брака, выражаясь по-заводски, хочет давать продукцию отличного качества. Помогите.

Валентин рассказал, как построен аппарат редакции, как готовятся к печати авторские письма, объяснил, для чего организуются юнкоровские группы. Он еще не кончил говорить, когда ему передали записку: «Просят к телефону, из редакции». Валентин предложил сделать перерыв.

— Это что за штучки? — услышал он в телефонной трубке голос Копытова. — Это что еще за фокусы, я тебя спрашиваю! Кто тебе дал право проводить конференцию одному? Немедленно в редакцию!

От напряжения, с каким Валентин сдержал себя, чтобы не закричать на редактора, рука вспотела, и он переложил трубку в другую руку, сказал:

— Не могу, Сергей Иванович, конференция идет.

— Ну ладно… Завтра с утра ко мне.

Настроение сразу испортилось, и Валентину стоило больших усилий продолжать конференцию. Зато потом, когда он возвращался домой, на душе было спокойно.

Но утром он пришел в редакцию удрученным и даже испуганным. С Николаем они не разговаривали и лишь при необходимости цедили слова сквозь зубы.

Валентин заглянул к Копытову, но тот махнул рукой — не до тебя, занят.

«Ну, и черт с тобой! — подумал Валентин. — Мне тоже некогда болтовней заниматься!»

И как нарочно, целый день пришлось потратить именно на болтовню. Сначала пришел инструктор из обкома комсомола, неповоротливый, упитанный юноша с двумя подбородками. Когда-то слава о нем гремела, что называется, был он токарем, и кому-то вздумалось его выдвинуть. Хороший токарь стал плохим инструктором обкома. Он долго расспрашивал Валентина об авторских письмах, давал общие советы и в заключение разговора положил на стол свою статью. До обеда Валентин тактично доказывал ему, что статью лучше не печатать.

Затем пришли два паренька из ремесленного училища и долго жаловались, перебивая друг друга, что в общежитии нет кипятка.

Не успел Валентин переговорить по телефону с областным управлением трудовых резервов, как явился товарищ из городского лекционного бюро с пухлой статьей о стирании граней между умственным и физическим трудом. Валентин старался направить лектора в отдел пропаганды и агитации. Оказалось, что там лекцию уже забраковали.

Валентин предложил Ларисе проводить ее домой, так как Олег задерживался.

Ему было приятно идти рядом с ней. Он был уверен, что всем радостно видеть в ней молодую женщину, будущую мать, которая гордо и тяжело ступает по земле. Ему хотелось чем-нибудь помочь грустной Ларисе, приласкать, рассмешить.

Она вздохнула, посмотрела виновато и предложила присесть на скамейку, когда проходили по скверу.

— Устала, — сказала Лариса, вытянув располневшие ноги. — Сын, наверное, будет. Лучше бы сразу двоих, чтобы отмучиться и не возвращаться к этому неприятному делу.

— Да, — важно согласился Валентин, вдруг почувствовавший себя мальчишкой, — ты, пожалуй, права.

Лариса рассмеялась и проговорила:

— Ты знаешь, я с тобой себя проще чувствую, чем с Оликом. Мне иногда такое хочется тебе рассказать, что можно только подруге рассказать. Но ты еще маленький, не поймешь… Мне нужно кому-нибудь рассказать об этом.

— Ты никогда не была такой, — смущенно прошептал Валентин.

— Всегда такой была, — с грустью продолжала Лариса, — только никто не замечал. Ненавижу, когда у женщин женское отнимают. У меня и для работы силы есть, и для ребенка, и для всего… Некоторые думают, что когда любви нет, можно в работе забыться, что можно без любви жить. Неправда.

— Неправда, — тихо проговорил Валентин. — К сожалению, неправда.

Олег пришел домой, когда Лариса с Валентином уже пили чай. Олег был чем-то возбужден, поцеловал Ларису, подмигнул Валентину.

— Ох, и номерок получится! — искренне похвастался он. — Мы с Полуяровым такую верстку изобразили, любо-дорого посмотреть.

Но не это, видимо, взбудоражило его. Лариса ушла на кухню, и он сообщил:

— У Роговых полный развал. Никола засел в чайной. Ищет утешения. Неплохой материал для статьи на моральную тему? А?

— Что теперь они делать будут? — притворно озабоченным тоном спросил Валентин.

— Разводиться, — объяснил Олег. — Не повезло парню. И чего ей надо? Видимо, решила, что он ей не пара. Нашелся поклонник позначительней. Говорят, ты за ней пробовал ухаживать?

— Перестань, — резко остановил Валентин. — Грустная тема для остроумия.

— Почему? — Олег внимательно вглядывался в него, следя за тем, как он реагирует на каждое слово. — Я не вижу особой трагедии в разрушении семейного очага, если нет детей. Кстати, я сейчас над интересной вещичкой работаю, над моральной. «Сорняк» называется. Надо будет дать ее с клишированным заголовком, чтобы буквы вот такие были, чтобы вырвать их хотелось. Надеюсь, что фельетон прозвучит. Тема-то очень нужная.

— О чем? — спросил Валентин, чтобы иметь возможность не разговаривать, а слушать.

— Об одном дураке. Женился еще первокурсником. Парень он бедный был, жить на одну стипендию, сам понимаешь, трудновато, ну, он и выбрал соответствующую невесту. Детей наплодил, стал научным работником, кругом соблазнительные дамочки, молоденькие, свеженькие, а дома усталая, измученная жена да хор мальчиков и девочек. Он и бросил их. Алименты платить не хочет.

— Почему же дурак, а не подлец?

— Видишь ли, подлец — понятие растяжимое. В данном случае, для того, чтобы не быть подлецом, надо всего-навсего платить алименты. Что ему, денег жалко? Платил бы и жил спокойно. И подлецом бы не считался. — Олег откусил конец мундштука папиросы и сплюнул. — В общем, надоело мне здесь! Кисну я здесь. Уезжать надо.

— Кто тебя держит?

— Моя идеальная жена, — Олег улыбнулся, и все-таки это прозвучало насмешливо. — Для нее нет лучше газеты на земле, чем наша уважаемая. Вы с ней — святые наивности, — снисходительно продолжал Олег. — Близорукость у вас стала чем-то вроде защитного свойства. Всех нас Копытов стрижет под одну гребенку. Полубокс! — Он хмыкнул. — В жизни мы разные люди, а в номере газеты, подписанном нашим шефом, все на один манер. Все одинаковы. Ты, например, не сочти за комплимент, умеешь думать, с тобой интересно поболтать, узнать твое мнение. А вот статьи твои читать не хочется. Такое впечатление, что перед тем, как сесть писать, ты отключаешь три четверти мозга.

— К сожалению, в этом виноват главным образом я.

— Нет, не ты! — Олег обнял Валентина за плечи и зашептал ему в лицо. — Не ты и не я виноваты в том, что газета серая! Мы можем писать в десять раз лучше! Но мы знаем, что нас будут черкать! Нас будут уродовать!