Трудная любовь - Давыдычев Лев Иванович - Страница 10

Он хорошо сознавал значение этой поездки для своей дальнейшей судьбы в редакции, от поездки зависело многое. Подружиться с коллективом нельзя, пока он не увидит, как ты работаешь.

Ему подсказали несколько тем; он перелистал подшивку «Смены», прочитал все корреспонденции, присланные из района, куда собирался ехать. Их было мало — три информации о молодых животноводах из укрупненного колхоза «Коллективист». В архиве обнаружилось два письма о трудовых успехах слесаря железнодорожных мастерских Василия Архипова.

Сведений было недостаточно, Валентин почитал еще областную партийную и районную газеты, выписал несколько фамилий, цифр и названий колхозов. Он торопился уехать, хотелось поработать, набраться впечатлений, написать что-нибудь очень хорошее.

Каждый раз, выходя из вагона пригородного поезда на незнакомый перрон, Валентин испытывал смутную радость и каждый раз, ступив на землю, пытался определить, чем вызывается это чувство, постепенно переходящее в нетерпение.

Едва поезд затормозил, Валентин спрыгнул с подложки, постоял, оглядываясь, и быстро прошел в кабинет начальника станции через прокуренный зал ожидания.

За столом, освещенным лампой под зеленым, склеенным полосками газетной бумаги абажуром, темнела маленькая фигурка в непомерно большой фуражке.

— Сделаем, — ответил железнодорожник сиплым, простуженным басом, — приходите часа за два, уедете скорым… Вы бы к нам заглянули, товарищ корреспондент. У нас на станции хорошие работники есть. Вот Архипов, например, Василий.

— Знаю.

— Ну? — удивился железнодорожник. — Архипова-то?.. Хотя понятно, корреспонденты все знают.

— Все не все, а кое-что обязаны знать…

Привокзальная площадь была окружена плотным кольцом киосков и забита подводами. Храпели кони, позвякивали сбруей, люди спешили, Валентин сновал между ними, расспрашивал, но в сторону колхоза «Коллективист» никто не ехал. Вскоре площадь опустела, а он успел лишь узнать, что до колхоза десять с лишком верст, что, выйдя на тракт, надо повернуть «крутолево».

Поколебавшись, Валентин двинулся вперед и сразу же пожалел об этом. Кругом была тьма, наполненная снегом и ветром. Стало страшно. Валентин зашагал быстрее, стараясь не думать о том, что дороге конца нет. Ветер плыл навстречу лавиной, пришлось повернуться к нему спиной, чтобы отдышаться. Валентин взглянул вверх, увидел в темном небе неяркие точки звезд и вспомнил Ольгу. Ее лицо: черные глаза, густые прямые брови, упрямо очерченные губы и даже родинка — вспомнились с удивительной отчетливостью. Выражение глаз менялось, а лицо оставалось неподвижным, как на портрете.

Валентин нагнул голову и двинулся вперед. Воспоминания отвлекли его, и страх исчез. Он до мельчайших подробностей вспомнил встречу с Ольгой. Увиделись они неожиданно — на катке.

В тот вечер на ледяных дорожках было мало катающихся и огней было мало. Медленно падал густой снег, из репродуктора доносился грустный старинный вальс.

Было и радостно и тоскливо. Он видел, слышал Ольгу, мог прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что не спит, и все-таки она была бесконечно далека. Хотелось взять ее за руки, чтобы она не вырвалась, не убежала, и сказать:

«Смешно подумать, Оля, но я приехал сюда из-за тебя. Потому что люблю».

— Смешно подумать… — начал он, но замолчал; и вдруг ринулся вперед.

Потом в неуютном буфете они пили несладкий холодный чай. Ольга была грустной. Он не мог понять, то ли она просто повзрослела, то ли страдает. Ему хотелось смотреть на нее, не отрываясь, но он не поднимал глаз. В черном трико она казалась немного полной и, может быть, поэтому он все время думал о том, что она уже не девочка, а женщина.

— Живешь и не замечаешь, что время летит, — проговорила Ольга. — А встретишь старого знакомого — и даже не по себе станет… Скучать некогда, а перед сном подумаешь, что опять мало сделала.

Он против своей воли отмечал, что она несчастна, чем-то удручена.

— Вы не замерзли? — тихо спросил он.

— Нет, — ответила она, — у меня теплые носки.

Сейчас, идя сквозь метель, он снова думал о том, что все дороги прямо или окольно ведут к Ольге.

А метель выла сотнями голосов и подголосков. Снежная крупа больно била по лицу, таяла и стекала за воротник. Валентин шел тяжело, медленно. Сознание было поглощено одним: надо идти. Тело тупо ныло от напряжения, а он шел и шел, всякий раз вздрагивая, когда нога, не попав на дорогу, глубоко проваливалась в снег.

Чуть приподняв голову, Валентин увидел на дороге мутный рассеянный свет. Обернулся. К нему приближались сквозь пургу две светящиеся точки.

Машина!

Лишь за несколько метров от себя он различил силуэт кабины и кузова, поднял руку. Машина остановилась.

— До «Коллективиста» подвезете? — крикнул Валентин.

— Всегда пожалуйста, — отозвался приглушенный голос, — какой лешак тя сюда занес?

— Сколько возьмете?

Шофер помедлил с ответом и выпалил:

— В кузове — десятку, в кабине — четвертную, синенькую.

— Стыда-то у вас явно недостает, — сказал Валентин.

— Во-во, совести у меня неполный комплект, — похохотав, согласился шофер. — Так ведь дело полюбовное. Хошь — садись, хошь — тут стой. Не неволю. Не начальство.

Валентин влез в кузов, спрятался за кабину. Десять рублей в авансовый отчет, конечно, не впишешь, но зато скоро будешь на месте… Эх, ты, дорога корреспондентская!

Когда впереди замелькали редкие огоньки, Валентин усмехнулся озорной мысли, перекинул через борт ноги, повис на руках и спрыгнул.

Через несколько минут он миновал околицу. Первое дело — разыскать правление колхоза и устраиваться спать, положив под голову бухгалтерские книги или подшивки газет.

Вдруг он уловил звуки гармони, голоса, смех и свернул за угол. Перед освещенными окнами стояли, держась друг за друга, три парня без пальто, шапок и пели что-то/

— Где здесь правление? — спросил Валентин, подойдя.

От неожиданности парни поперхнулись. Стоявший на середине опустил руку, и меха гармони растянулись чуть не до земли.

— А ты кто такой? — грозно выговорил один из парней.

— Брось, Петро! — остановил его товарищ с большим белым бантом на лацкане пиджака. — Не спрашивай! У нас двери настежь, входи, кто хочешь! Входи, гостем будешь!

Не успел Валентин ответить, как двое парней подхватили его под руки, гармонист грянул что-то, похожее на марш. Парни провели Валентина через крытый двор, втолкнули в сени, и он оказался в невысокой, чисто выбеленной кухне.

Две девушки в цветастых платьях и скрипящих сапожках выбежали в кухню, стянули с изумленного Валентина пальто и ввели в комнату.

Столы стояли в три ряда. Он, не мог разглядеть ни одного лица: свет низко висевшей лампочки бил прямо в глаза. Стих шум, все смотрели на нежданного гостя.

К нему подошел, пританцовывая и покачиваясь из стороны в сторону, невысокий старичок с красным лицом, седыми всклокоченными волосами и, протянув наполненный вином стакан, полуобернулся к столам и прокричал:

— Ха-арошая примета пришла! Ну-ка, добрый человек, скажи слово да выпей за молодых! До дна! До самого!

Валентин растерялся, но решил, что отказываться нельзя — обидишь, поднял стакан и сказал:

— Здравствуйте, жених и невеста! Гости, здравствуйте!

Гости встали, отвесили земной поклон и сели. Кто не мог встать, раскланялся сидя.

— Выпьем за молодых, — предложил Валентин, — за то, чтобы на всю жизнь им счастья хватило и на детей осталось! И на внуков! И на правнуков! Горько!

— Горько! — подхватили гости.

И когда поднялись жених и невеста, наступила тишина. Осторожно поцеловались молодые. Хором вздохнули девчата. С завистью крякнул неженатый гармонист, дернул гармонь, она жалобно охнула.

— Стакан разбей! Стакан разбей! — кричал старичок.

Валентин нерешительно поднял руку, на мгновение замер и ударил стаканом об пол.

— Ха-арашо разбил! Ха-арашо разбил! — кричал старичок. — Невесте веник! Ха-арошая примета пришла! А как сказал! А как сказал! Садись к столу, больно хорошо говоришь!