Анатомический жених - Беляев Александр Романович - Страница 2

Джон опустился на стул возле зеркала. Ему хотелось плакать. Потом его охватила злоба на Аббингтона. Пойти сейчас же и избить его, вытряхнуть из него душу, если он не вернёт телу прежнего вида! Но разве Джон не выдал расписку в том, что не будет предъявлять к Аббингтону никаких претензий? Не за риск ли платил ему деньги Аббингтон? И как пойти, да ещё ночью, когда тело светится, словно фонарь?

– Несчастный я, несчастный! – бормотал Джон. – Лучше бы ногу сломать, прыгая с автомобиля!

Джон ходил по комнате, то гасил, то зажигал свет, смотрелся в зеркало. Пробовал подкладывать под рубашку газеты, клеёнку со стола, закрывался, как щитом, тазом, подносом – светится! Проклятие! Что скажет Мери, когда увидит его? А он только хотел обрадовать её! Ужасно, ужасно…

Занялась заря. Наступал день. Надо было собираться на работу. Джон умылся, причесал перед зеркалом волосы – брр! Приготовил завтрак. Доедая бутерброд, не мог удержаться, чтобы не заглянуть в зеркало. Он сам себе казался противным, как живой мертвец.

На работу, однако, идти надо. Надел тёплое пальто, хотя было лето, надвинул шляпу на лоб и вышел.

Джон готов был ко всему, и всё же не мог себе представить, что в своём новом виде вызовет такую сенсацию.

Уже в вестибюле дома его увидела жена портье, истерически взвизгнула и убежала в свою каморку под лестницей, с шумом захлопнув за собою дверь.

На улице вокруг Джона тотчас образовалась толпа.

– Привидение! Скелет в шубе! Живой труп! Стеклянный человек! – слышались голоса.

Мальчишки смеялись, свистели, более храбрые дёргали за полы. Сбегались полисмены, привлечённые уличным беспорядком. И Джон сам бросился бежать, спеша скрыться в подземке.

Там было темнее, чем на улице, и он имел ещё более эффектный вид. Кондукторша застучала зубами; публика взволновалась; с женщинами начались истерики; пассажиры кричали и требовали «высадить это безобразие». Джон чувствовал себя отверженным, прокажённым.

Истерзанный и совершенно упавший духом, кое-как добрался он до конторы, насмерть напугал старика швейцара, который, приняв пальто, так и сел на пол, и вошёл в бухгалтерию.

Он пробирался к своему столу и словно гасил на пути все звуки. Умолкло стрекотание машинок, перестали скрежетать арифмометры. Наступила необычайная тишина. Только одна машинистка, сидевшая рядом со столом Джона, продолжала трещать клавишами, с головой уйдя в работу. Но необычайная тишина дошла и до её сознания. Она подняла голову, взглянула на Джона, завизжала, как сирена, хроматической гаммой в две октавы и упала в глубокий обморок.

В конторе вновь стало шумно, но это уже был шум бури, катастрофы, стихийного бедствия. Все служащие повскакали со своих мест, кричали, размахивали руками. Женщины убежали, мужчины несмело обступили Джона.

– Мистер Сиддонс! – послышался громовой голос бухгалтера.

Джон с таким чувством, будто он был раздет донага, прошёл за стеклянную перегородку.

Бухгалтер долго и внимательно рассматривал лёгкие и сердце Джона, потом сказал:

– Извольте объяснить, что значит этот… этот… я не подберу слова… этот необычайный маскарад?

– Простите, мистер… это не маскарад, а скорее несчастный случай, – лепетал Джон. – Последствия одного неудачного опыта… лечения…

Роковое слово было произнесено.

– Лечился? – воскликнул бухгалтер. – Значит, вы больны? И притом такой… неприличной болезнью? Зачем же вы пришли? Здесь не клиника и не анатомический музей.

– Но, уверяю вас, я здоров… я совершенно здоров… Я хотел только сказать, что опыт производился для того, чтобы лечить больных…

– Разве здоровые люди просвечивают, как графин, и бесстыдно выставляют напоказ свои селезёнки? Вы сами видите, что работать в вашем присутствии немыслимо. Извольте идти к кассиру и получить расчёт. Вы больше не служите у нас, мистер Сиддонс.

– Но, может быть, за ширмой… – начал Джон и махнул безнадёжно рукой. От этих проклятых лучей не защитит никакая ширма.

Опустив голову, поплёлся он к кассиру, который завыл, увидев скелет в светящемся теле, долго не мог прийти в себя и, наконец, трясущимися руками отсчитал деньги.

С торговым домом было покончено. И со всем на свете покончено. Другой работы ему не найти, о Мери нечего и думать…

Джон собирался побить Аббингтона, но свалившееся несчастье так подавило его, что даже злость испарилась, осталось только чувство безнадёжного уныния. И когда Сиддонс явился к учёному, то мог лишь с горестью воскликнуть:

– Что вы со мной сделали, мистер Аббингтон?

Профессор внимательно осмотрел Джона и пришёл в восторг.

– Прекрасно! Великолепно! – восхищался он, поворачивая Джона. – Дышите. Не дышите. Изумительно! Этого я не ожидал.

– Если бы я этого ожидал, то отказался бы и от миллиона, – возразил Джон.

– Ваши лёгкие в совершенном порядке, – продолжал в восторге Аббингтон, не слушая Джона. – Ни малейших затемнений. И сердце не увеличено. Почки на месте. Вы совершенно здоровый человек, мистер…

– Здоровый! – вздохнул Сиддонс. – Что мне в этаком здоровье? Я предпочёл бы полное затемнение, чем такое просвечивание. Я лишился работы и не могу показаться на улицу.

– Зато какое удобство для врачей – и для вас самого! Если вы заболеете, то даже самый неопытный врач поставит безошибочный диагноз.

– Очень мне поможет ваш диагноз! – рассердился Джон. – Вместо того чтобы смотреть, на месте ли у меня печень, вы бы поглядели на желудок!

– Да? Посмотрим. Совершенно нормальный. Никаких намёков на язвы…

– И никаких намёков на пищу!

– Действительно. Желудок совершенно пустой. Ну, эта беда поправима. С голоду не умрёте, не беспокойтесь. Вы представляете теперь для науки исключительный интерес. Я устрою вам место при медицинском институте. Вы будете показывать себя учёным и студентам. Только и вся работа. Плата небольшая, но, пожалуй, столько, сколько вы получали счётоводом, вы получите. Всё в порядке? А как вы себя чувствуете?

– Отвратительно!

– Я говорю не о вашем настроении. Чувствуете ли вы усталость? Спите ли?

– Усталости не чувствую ни малейшей. Мог бы работать за троих, но кто возьмёт меня?

– Я уже говорил, что у вас будет служба. А сон?

– Совершенно не сплю. Но, думаю, на моём месте и вы не спали бы.

– Отлично! Сон побеждён! Это великолепное открытие! С вашим свечением вышел маленький недосмотр. Но ведь это только опыт. Вы видите, я забочусь о вас больше, чем обещал. К своему необычайному виду вы привыкнете, безработица вам не грозит. Чего же ещё вам надо? Поверьте, многие и многие ещё позавидовали бы вашему положению.

– Чего мне ещё надо? Мистер Аббингтон! – воскликнул Джон. – Неужели вы не понимаете? Ведь я живой человек, молодой, здоровый. И… не одним хлебом жив человек…

– Кажется, я начинаю догадываться.

– Догадаться не трудно. Я люблю девушку. Она моя невеста.

– Это действительно некоторое осложнение, – улыбнулся Аббингтон. – Но если невеста вас любит, она не откажется от вас. Разве не у каждого из нас есть сердце, лёгкие, почки? Вы ей так и скажите. А привыкнуть можно ко всему.

– Привыкнуть! Я сам не могу к себе привыкнуть.

– Она видела вас? – спросил Аббингтон.

– Нет. Я не решился. Написал письмо, что уехал по делам. Мистер Аббингтон, верните мне прежний вид! Умоляю вас!

– Этого я сделать не могу. Вы останетесь прозрачным, пока радиоактивный элемент, введённый в ваше тело, не распадётся.

– Сколько же мне ждать этого распада?

– Продолжительность жизни радия две тысячи двести восемьдесят лет…

У Джона подкосились колени.

– Тысячи! – воскликнул он.

– Да, но, к вашему утешению, могу сказать, что мною введены в ваш организм искусственные радиометаллы. А они живут от долей секунды до десяти лет. В частности, радиокобальт…

– Мистер Аббингтон! Но неужели же нет никакого средства скрыть от людей свечение моего тела?

– Только свинцовые экраны.

– Тогда, может быть, свинцовый плащ…