Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Якименко Антон Дмитриевич - Страница 39

В небе слышится звук: нудный, ворчаще-хлюпающий, ни с чем не сравнимый. Это летит снаряд. К нам или не к нам? К нам. Взрывается в поле, в семидесяти метрах от радиостанции. По кому это бьют фашисты? А может, ни по кому? Может, это случайность? Нет, не случайность. Ветер сорвал чехол с передней части радиостанции, и стекла кабины сверкают на солнце. Вот тебе и случайность! Надо срочно менять позицию.

— Быстро! Машину — за бугор!

Приказать, конечно, легко, а сделать не очень. Надо опустить антенну радиостанции, иначе при движении автомашины она может выйти из строя. Надо завести мотор, надо отъехать. На все нужно время.

— Товарищ командир, — говорит радист, — из-за бугра мы никого не услышим.

Верно, конечно. Но не это сейчас главное. Главное в эту минуту — убрать радиостанцию. Я повторяю:

— Немедленно! Иначе ничего не услышишь…

Смысл последней фразы доходит до сознания всех: летчиков, шофера, радиста. Все кидаются к радиостанции…

Еще один хлюпает. Тоже к нам. Падает немного правее первого, но ближе к радиостанции. Теперь уже точно ищут нас. Все это поняли. Ни шофера, ни летчиков торопить больше не надо. Уже свернули антенну, запустили мотор…

Быстро меняем позицию: отъезжаем на пятьдесят-семьдесят метров. Стоим, ждем. Опять хлюпают. По спине побежали мурашки. Кажется, что снаряд нацелен не куда-то, а прямо в тебя. В сердце. В душу…

— Рассредоточиться!

Бежим от машины. Сзади оглушительный взрыв. Все, бежать уже незачем. В пяти-семи метрах от прежней стоянки машины фонтаном взметнулась земля. Ждем, что будет дальше. Еще летит. Падает с перелетом. Значит, станции больше не видно. И хорошо это, и плохо: будут искать…

И вдруг захлюпали наши. Один, второй, третий… Летят прямо над головой. Спасибо, артиллеристы, выручили! За догадку спасибо, за дружбу. Пролетело десять-двенадцать снарядов. Вероятно, угодили туда, куда надо: стрелять перестали.

Тишина. И в небе, и на земле. Даже не верится, что четверть часа назад над нами утихла воздушная схватка и только что перестали рваться снаряды, вздыматься фонтаны огня и земли. Об этом напоминают только воронки и желтый тротиловый дым, стоящий над ними.

— Позавтракать бы!.. — говорит Воскресенский. Радист улыбается, глядит на летчика снизу вверх. Здоров Лева, могуч, и покушать любит, и подраться с фашистами.

Как правило, люди большой физической силы добродушны, спокойны и смелы. Такой и Лева. Он и в бою такой: смелый и… добродушный. Дерется без гнева и как бы без злобы. Он, будто боксер тяжелого веса, спокойно и методически обрушивает на противника свои сокрушающие удары.

Единственное, чего Воскресенский боится, — это уколов, прививок. При виде врача со шприцем в руках Лева бледнеет.

Ветер шевелит светлые Левины волосы, он поправляет их неторопливым привычным жестом, добродушно глядит на солдата-радиста, затем за меня.

— А? Товарищ командир? С помидорчиками… В полкилометре от нашей стоянки — небольшая плантация. Я увидел ее в бинокль, а вездесущие деревенские хлопцы сказали, что в деревне располагается комендатура и что немец-комендант любит помидоры.

— Вообще-то неплохо с помидорчиками, — соглашаюсь я с Воскресенским. — Но как их достать?

— Проще простого. — Улыбаясь, Лева глядит на плантацию.

Я тоже гляжу туда и… вижу там Шеменкова. Что возмутило меня, а точнее, страшно обеспокоило: он стоит в полный рост, будто в своем огороде, и спокойно кладет помидоры в пилотку. И весь он как на ладони — снайпер не целясь может его свалить.

— Назад!.. — кричу что есть силы. — Назад!.. Поздно. В небе захлюпало, засвистело, и рядом с плантацией шлепнулись два снаряда, взметнулись огонь и пыль. Несмотря на весь драматизм ситуации, мы хохотали до слез: Шеменков так удирал от злачного места, что, пожалуй, перекрыл все мировые рекорды по бегу. Но что характерно, помидоры не бросил, принес, и Лева вполне серьезно пожал ему руку, отметив сильную волю, храбрость, хозяйственную струнку.

Позавтракав, сидим на траве около радиостанции. Тишина — глубокая, обволакивающая. «Поспать бы, — говорит Шеменков, — минуток сто двадцать…» Но мне не до сна: я не верю фронтовой тишине, она всегда перед бурей, перед взрывом. Чувствую, что-то сейчас начнется, что-то сейчас я услышу, а может, увижу. Кажется, я уже слышу. А может, галлюцинация? Нет, действительно слышу. Странный, урчаще-подвывающий звук. Пока еще очень слабый, он идет от небольшого леска, синеющего в километре от нашей радиостанции. Он идет по земле, усиливается с каждой секундой, становится все яснее, отчетливее. Я уже различаю металлический лязг и скрежет.

Человек, не знавший источников этих звуков, не может слушать их равнодушно, спокойно, да, пожалуй, и тот, кто знает. Потому что в них, этих звуках, всегда ощущается сила — неуемная, жестокая, грозная. Шеменков и Лева уже вскочили с земли, опасливо слушают эти, им пока непонятные, звуки, недоуменно смотрят вокруг. Я говорю:

— Не волнуйтесь, танки наши. Наши.

Вот они появились. Угрожающе рокочут моторы, холодно поблескивают гусеницы. Пушки настороженно ощупывают пространство. Вот они развернулись влево и идут мимо нас на удалении триста-четыреста метров. Отчетливо вижу их силуэты, слышу тяжелый, надрывный гул. Кажется, от него дрожит и земля, и воздух…

Представляю себе картину дальнейшей баталии: вначале должны появиться «ильюшины» — наши штурмовики — в сопровождении истребителей. За ними пойдут бомбардировщики. Они будут прокладывать путь нашим танкам, а танки — пехоте. Потом появятся немецкие бомбардировщики, чтобы ударить по танкам. А мы начнем наводить на них истребителей, отражать их налет.

Такова перспектива. Хорошо, когда, зная природу боя, можешь его предвидеть. А иначе нельзя, иначе не будешь знать самого главного: что тебе делать, как действовать.

Как предполагал, так все и получилось. Появляются девять «ильюшиных». Прошли над лавиной танков, вытягиваются в колонну, готовясь к атаке. Ведущий пошел в пике, за ним — второй, третий. Вижу вспышки огня, взвихренную пыль. Ведущий идет в набор высоты и влево, на замыкание круга. Это их излюбленный метод атаки: с круга, один за другим, на равных интервалах. В кругу нет ни направляющего, ни замыкающего, каждый идет в середине. И все охраняют друг друга огнем своих пулеметов и пушек.