Новорусская баллада - Высоцкий Михаил Владимирович - Страница 28

– И смеются все, смеются. Обидная ситуация – что бы ни сделал, все равно в дураках окажешься. Хоть на месте до утра будешь стоять, хоть за ведьмами погонишься – да куда за ними гнаться, с затуманенной головой… Выставила меня Зинка на посмешище, отомстила за то, как я за ней в свое время ухаживал… Ну да не на того напали. Хотели ведьмы надо мной пошутить, да позабыли, с кем дело имеют. Мог бы я, конечно, к праху земному обратиться, этого умения никакими дурманами не отнять, поднялись бы все, кто когда-либо под Киевом сгинул, стали бы на защиту… Ну да Зинка не простила такого бы мне никогда. Она же пошутить хотела, а прах шуток не знает, те, кто силой с того света вырван, убивать только и умеют. Да и жалко ведьмочек, у меня голова хоть и пьяная была, да их стройные фигурки даже сквозь туман ни с чем не перепутаешь. Решил я сам над ними пошутить. Хорошо, что в свое время довелось с кельтскими друидами пообщаться, теми самыми, что Стоунхедж построили. Многому они меня научили, а среди прочего одному простому, но интересному колдовству, как раз на этот случай. Настолько простому, что даже произносить ничего не надо, все равно я уже лясы не вязал. Ну, я и колданул – и каждой ведьме, что хоровод водила, вдруг показалось, что злой вампир очнулся, и почему-то именно за ней бросился, с горящими глазами и текущей с клыков слюной… Завизжали, бросились кто куда, немало пьяных мужиков в ту ночь навсегда пить зареклось, когда перед ними тучи голых ведьм по воздуху пролетело… Одна только ведьма и осталась, Зинка моя – она и не к такому привыкла, ее уже ничем не испугать. Расстроилась она, конечно, что не удалось меня проучить, ну да ничего, посидели мы рядом до утра, на звезды посмотрели, о жизни поговорили, она такие шутки больше зареклась устраивать, а я, так уж и быть, согласился ее простить и не обижаться больше… А шабаш, можно сказать, на славу удался!

Толян ничего не рассказывал – он за рулем, водителя в лесу не стоит отвлекать, ну и Любослав, по старой привычке, промолчал. На этот раз потому, что за последние пол века так и не смог припомнить ни одного жизненного эпизода, в котором прямо ли, или косвенно, сыграла бы роль хоть какая-нибудь женщина.

В глубине же Вечного Леса эльфы тем временем своими тайными тропами уже на совет большой собрались, и стали мудростью меряться. Каждый вариант позаковыристее, как с богатырями разобраться, предлагает, других не слушает, гомон страшный стоит. Перекричать никто никого не пытается, все же эльфы – народ вежливый и культурный. А потому и уловить хоть одну, здравую или не очень, мысль в царящем на совете бедламе было невозможно. Пока дело в свои руки не взяла JasminelFastidiousel, Вечная Королева эльфов Вечного Леса, та самая, чей облик был столь прекрасен, что лицезреть его смертные не имели права.

– Silancel! – очень громко произнесла она. – Ai wilspekel!

(«Тишина, я буду говорить»)

Эльфы слушались свою королеву, все же Жасминэль, как ее прекрасное имя коверкали люди, хоть по ее облику и не скажешь, была самой древней и самой мудрой среди ныне живущих эльфов, и сама эта мудрость была в преданиях столь древних, что о них уже почти успели позабыть. Раз она начала говорить, значит уже все решила, и совет был сущей формальностью, чтоб утвердить уже принятое королевой решение.

И действительно. Жасминэль говорила лишь мудрые слова. О том, что страшное зло богатырей надо остановить любой ценой, но жизнь эльфов Вечного Леса – слишком великая цена даже для этого. О том, что, дабы избежать катастрофических последствий, надо отказаться от нерушимых устоев, ибо иначе будут нарушен еще более нерушимый уклад жизни всего леса. Она говорила о том, что сражать врага надо руками другого врага, даже если ради этого менее страшного врага стоит допустить туда, куда он никогда не допускался… Все это, стандартное для эльфов, словоблудие было завуалировано в такую паутину словес, что кафедра эльфийской филологии в десяти докторских диссертациях не распутает. Только одна Жасминэль и умела нести подобную чепуху, представляя ее как некие божественные откровения, и все ее слушали, затаив дыхание. Наконец, в самом конце, прозвучало и конкретное предложение – использовать против богатырей другие силы, например того же Лешего с востока, с которым у эльфов были старые, достаточно нейтральные, отношения.

Предложение было встречено всеобщим одобрением и ликованием – обычно медлительные, эльфы тут же на скорую руку состряпали заклинание вызова (увы, работает только на нечисти, на людях – никак), и через пять минут посреди поляны стоял недоумевающий дедок, в кору одет, лозой подпоясан, два желудя глаз из стороны в сторону так и бегают.

– Кого хочу закручу-заверчу! Чего от стар человека надобно, убрано да прибрано, путано-заплутано? – насупив брови, постарался скрыть свою растерянность от резкой смены декораций Леса-Лиховища владыка.

– Yo havel tohalpel u strongond et teribel anami defetel! – приказала Лешему королева.

(«Ты должен помочь нам одолеть могучего и ужасного врага»)

– Врага в лесу на тот свет унесу! Закружу, заверчу, навсегда проучу! Пожалеет вражина странная, что в лес полезла незваная! Говори, Королева лесная, что за вражина надоедает такая?

– Wachel, an nospekel qi noseel!

(«Смотри, и не говори, что не видел»)

Мановение рук, и посреди поляны, служившей эльфом местом для советов, прямо в воздухе возникла объемная картинка, записанная по памяти наблюдавшего за богатырями в железном гробу сокола. Запись была сделана прошлым вечером, на привале, где еще не было дохлых вампиров, зато можно было пронаблюдать во всей красе, как настоящие богатыри пировать умеют. Брага в богатырей лилась чарками, пили и не хмелели, разве что рты беззвучно открывались, а так наваждение эльфийское и не отличить от реальности. Эльфы за своими врагами с интересом наблюдали, не все же их до этого видели, лишь пару десятков, кому это по должности положено. Потому и не заметили, как хозяин Лиховища в лице изменился – ивовые ветки на голове дыбом встали, желуди глаз из орбит выросли, кора вся посерела, сучки во рту стучат, друг на друга не попадают. Леший, он ведь как сам лес бессмертен, топором всего не извести, а вот бензопилой – это пожалуйста, за милую душу, вот и перепугался, бедняга.

– Страшно страшен лютый враг, его не одолеть никак! – запричитал деревянный дедок, бросаясь на колени перед королевой эльфов, как только наваждение закончилось. – Не губи меня, молю! Все иное сотворю! Королева, ты прости, чтоб мне в землю прорасти – силы сих богатырей в целом мире нет сильней! Лесом-Лиховищем клянусь. Ох, боюсь я их, боюсь…

– Getrond awael! – скомандовала королева, в один миг понявшая, что ничего более толкового от Лешего она не добьется, лишь время зря свое потратит.

(«Убирайся прочь»)

В один миг заклинание выбросило того назад, в Лес-Лиховище, а Жасминэль выступила с новой речью, где она объясняла, что все так и было задумано, что вызов Лешего был нужен лишь для того, чтоб показать эльфам, с какой страшной силой они столкнулись, и вообще она имела ввиду нечто совершенно другое. А именно она хотела Водяного вызвать, потому что все знают – если от Лешего еще можно отбиться, то Водяной кого хочешь под воду утянет. А уж за речкой не станет, как раз посреди Вечного Леса текла хоть и не широкая, но очень глубокая река, которую не обойти никак. Эльфы, конечно, лишь кивали – им было очевидно, что королева мудра, и действительно, только Водяной им поможет, а потому… Волшебный круг, магические пассы, слова чародейского заклинания, и посреди поляны появляется илистая коряга, созерцающая окружающих ее эльфов с характерным выражением «ну и че вам от меня надо?».