Монтень - Вулф Вирджиния - Страница 3

Жизнь выступает на передний план, по мере того как «опыты» подходят не к концу, но к остановке на полном скаку. Чем ближе смерть, тем упоительнее жизнь. Она во всем — в твоей личности, в твоей душе, в любой подробности существования: что зимою и летом ты носишь шелковые чулки, что вино разбавляешь водой, что после обеда подстригал волосы, что пить любишь обязательно из стеклянного сосуда, что в жизни не носил очков, что разговариваешь громким голосом, что носишь в руке плетку, часто прикусываешь язык, имеешь привычку шаркать ногами и почесывать ухо, мясо предпочитаешь с душком, протираешь зубы салфеткой, благо они крепкие, спишь на кровати под балдахином и, что особенно любопытно, раньше любил редьку, потом разлюбил, а теперь полюбил снова. Нет такой незначительной подробности, которую надлежит пропускать между пальцев, и помимо того, что все факты представляют интерес сами по себе, их еще так забавно преображать силой фантазии. Душа повсюду отбрасывает свой свет и свои тени, материальное обращает в пустоту, а воздушному придает материальность, ясный день наполняет грезами, колеблема призраками не меньше, чем реальностью, и в смертную минуту занимается пустяками. А как она двойственна, как противоречива. Слышит об утрате друга и полна сочувствия, но в то же время испытывает злорадное удовольствие от несчастья ближних. Она верит — и не верит. Она так тонко все чувствует, особенно в молодости. Богатый человек ворует, потому что в молодости отец держал его без гроша. А некто возводит стену не из любви к строительству, а потому что строить любил отец. Короче говоря, душа — это сплошное переплетение нервов и пристрастий, влияющих на каждый поступок, и, однако же, даже теперь, в 1580 году, никто в толк не возьмет — так мы боязливы и ленивы мыслью, — никто в толк не возьмет, что она такое и как она работает, известно только, что душа — это самое загадочное, непостижимое явление на свете, а собственная личность — величайшее диво и чудовище во вселенной. «…Чем больше я себя разглядываю и узнаю, тем больше поражаюсь собственному уродству и тем меньше сам себя понимаю». Монтень наблюдает, наблюдает неотрывно, и, покуда есть чернила и бумага, «безостановочно и непринужденно» пишет.

Но остается еще один вопрос, который хотелось бы задать великому мастеру жизни, если бы удалось хоть на миг оторвать его от его всепоглощающего занятия. На страницах этих удивительных книг, в коротких и сбивчивых, пространных и высокомудрых, логических и противоречивых высказываниях мы ощутили живое биение, самый ритм его души, день за днем пробивающейся сквозь покров, истончившийся с течением времени почти до полной прозрачности. Перед нами человек, преуспевший в неверном искусстве жизни; человек, который и послужил своей стране, и пожил как частное лицо; был землевладельцем, мужем, отцом; принимал королей, любил женщин и предавался одиноким размышлениям над старинными книгами. Посредством неустанных опытов и тончайших наблюдений он достиг, в конце концов, чудесного равновесия разноречивых частей, составляющих человеческую душу. Он обеими руками ухватил красоту мира. Достиг счастья. Случись ему прожить жизнь заново, он, по его собственному признанию, прожил бы ее так же. Но мы наблюдаем с захватывающим интересом, как прямо у нас перед глазами открыто развертывается картина живой человеческой души, и сам собой возникает вопрос: неужели конечная цель всего — удовольствие? Зачем такой всепоглощающий интерес к мельчайшим движениям души? Откуда такая всеподавляющая страсть к самовыражению? Исчерпывается ли все красотой или где-то еще в мире есть другая разгадка тайны? Но какой ответ может быть дан на этот вопрос? Нет ответа. Есть только еще один вопрос: «Que sais-je?» (Откуда мне знать?)

1925