Костры амбиций - Вулф Том - Страница 27

— Этот, о ком я тебя спрашиваю, был писатель.

— Драматург, что ли?

— Может быть. Он кто?

Мария глядела прямо перед собой и говорила так сокрушенно, будто у нее только что умер самый близкий человек

— Кристофер Марло… Такой английский драматург, жил, кажется, в одно время с Шекспиром, Или, может, пораньше немного. А что?

— То есть когда? — страдальчески спросила Мария.

— Сейчас соображу. Бог его знает… В шестнадцатом веке вроде бы. Одна тысяча пятьсот какие-то годы. Зачем тебе?

— А что он написал?

— M-м… Ей-богу, не знаю. И то хорошо, что вспомнил, кто это. Что он тебе дался?

— Да, но кто он, ты все-таки знаешь.

— Смутно.

— А про доктора Фауста?

— Про доктора Фауста?

— Писал он что-то про доктора Фауста?

— Ммм… — Взблеснуло было что-то в памяти, но погасло. — Может, и писал. Доктор Фауст, доктор Фауст… А-а, «Мальтийский еврей»! Вот что он написал: драму «Мальтийский еврей». По-моему, я не ошибаюсь. «Мальтийский еврей». Удивительно, как это я вспомнил. Драма «Мальтийский еврей». Что я ее в жизни не читал, это совершенно точно.

— Но, по крайней мере, ты знаешь, кто это. Такие вещи полагается знать, да?

Вот именно. Туг она не ошиблась. Единственное, что Шерман помнил про Кристофера Марло после девяти лет учения в Бакли-скул, четырех в колледже Святого Павла и четырех в Йейле, — это что, кто такой Марло, полагается знать. Но ей он этого говорить не стал. Наоборот, спросил:

— Кому полагается?

— Всем, — хмуро отозвалась Мария. — Мне, например.

Заметно стемнело. Шикарные шкалы и циферблаты на приборной доске «мерседеса» светились, как приборы военного самолета. Скоро путепровод над Атлантик авеню. Вон на обочине еще один брошенный автомобиль. Без колес, с поднятым капотом, и две человеческие фигуры, одна с фонариком, согнувшись, копаются в моторе.

«Мерседес» уже влился в поток машин, выезжающих на Гранд-Сентрал парквей, а Мария все еще хмуро глядела прямо перед собой. Целая галактика мчащихся автомобильных фар и задних огней заполнила обзор — точно вся энергия огромного города преобразилась в неисчислимый хоровод светил, вращающихся в черной пустоте. Едешь в «мерседесе» с поднятыми стеклами, кругом все летит и несется, а в салон не проникает ни звука. Потрясающе.

— Знаешь, что я тебе скажу, Шерман (у нее, как всегда прозвучало: «Шууман»). Я этих бриттов терпеть не могу. Ненавижу.

— Ненавидишь Кристофера Марло?

— Спасибочки за остроумие. Подумаешь какой умник нашелся. Не хуже того гада, что сидел со мной рядом.

Теперь она глядела на Шермана и улыбалась. То была вымученная, отважная улыбка наперекор большой боли. И глаза вот-вот наполнятся слезами.

— Какого еще гада? — не понял Шерман.

— В самолете. Ну, того, что рядом сидел. Бритт. — Синоним: «червь». — Завел разговор. Я смотрела каталог Райнера Феттинга, была на его выставке в Милано. — Шермана покоробило, что она произнесла на итальянский манер: Милано, а не просто Милан, тем более что о Райнере Феттинге он никогда не слышал. — И он стал рассуждать про Райнера Феттинга. У него на руке был золотой «роллекс», знаешь, такие здоровущие часы? кажется, руку не поднять? — привычка барышни с американского Юга произносить утвердительные фразы с вопросительной интонацией.

— Думаешь, кадрился?

Мария улыбнулась, на этот раз самодовольно.

— Конечно!

У Шермана полегчало на душе. Слава богу, она больше не дуется. Хотя, в чем тут дело, он не понимал. Ему было невдомек, что для некоторых женщин собственная сексуальная привлекательность так же важна, как для него — рынок ценных бумаг. Он знал только одно: она перестала дуться, и у него с души свалился камень. Пусть болтает о чем хочет, не важно о чем. И она действительно принялась болтать. Ее занимало только что пережитое унижение:

— Не успел рта раскрыть и уже сообщил, что он, видите ли, кинорежиссер. Ставит фильм по этому вот «Доктору Фаусту» Кристофера Марло, или просто Марло он сказал, кажется. Не знаю, кто меня за язык потянул, я думала, какой-то Марло пишет сценарии для фильмов. А может, мне на самом деле просто вспомнилось, фильм такой есть, и в нем герой — Марло, Роберт Митчем его играет.

— Верно. По роману Рэймонда Чандлера.

Мария посмотрела на него непонимающими глазами. Он сразу бросил Рэймонда Чандлера.

— И что же ты ему сказала?

— А я возьми и ляпни: «А-а, Кристофер Марло! Он ведь написал какой-то сценарий?» И знаешь, что этот гад… ответил? «Ну, не думаю. Он умер в тысяча пятьсот девяносто третьем году». Представляешь? «Ну, не думаю»!

Глаза ее вспыхнули яростью. Шерман минуту переждал. А потом спросил:

— И это все?

— Все? Я думала, я его удушу. Он меня… унизил. «Ну, не думаю». Такое хамство, я своим ушам не поверила.

— Ну и что ты ему сказала?

— Больше ничего. Покраснела как вареный рак. И не могу слова вымолвить.

— И от этого у тебя такое настроение?

— Шерман, скажи мне по честности. Если человек не знает, кто такой Кристофер Марло, разве это значит, что он кретин?

— Ну что за вздор, Мария. Я просто не могу поверить, что ты из-за этого впала в такой мрак.

— Какой еще мрак?

— Ну, мрачное настроение, в каком ты прилетела.

— Ты мне не ответил, Шерман. Кто не знает, кто такой Марло, тот, значит, кретин?

— Не смеши меня. Я вон едва вспомнил, кто это, а ведь небось мы его проходили.

— В том-то все и дело! Ты хотя бы его проходил. А я не проходила. И из-за этого я чувствую себя так… а ты, похоже, вообще не понимаешь, о чем я говорю?

— Вот это точно! — подтвердил он с улыбкой. И Мария улыбнулась в ответ.

В это время они проезжали аэропорт Ла-Гуардиа, залитый огнями сотен натриевых фонарей. На ворота в небеса это было мало похоже, больше на какой-то завод. Шерман перестроился в крайний ряд, съехал на полной скорости под путепровод Тридцать третьей улицы и взял подъем на мост Трайборо. Мрак рассеялся. Шерман снова был полон довольства собой. Ему удалось ее растормошить и привести в чувство.

Но дальше пришлось притормозить. Все четыре полосы были забиты медленно ползущими машинами. Въехав на высокий горб моста, он увидел слева силуэт Манхэттена. Небоскреб к небоскребу, прямо чувствуешь вес и мощь. Сколько народу во всем мире мечтает очутиться на этом острове, на его узких улицах, в его потрясающих небоскребах!. Вот он, Рим, Париж, Лондон XX века, город честолюбивых мечтаний, магнитная скала, к которой притягивает всех, кто борется за право быть в центре событий. И он, Шерман, — в ряду победителей! Живет на Парк авеню, улице всеобщей мечты. Работает на Уолл-стрит, на пятидесятом этаже над уровнем земли в легендарной фирме «Пирс-и-Пирс», откуда обозревается весь мир. А сейчас вот сидит за рулем спортивного «мерседеса» стоимостью в 48000, и рядом — одна из первых красавиц Нью-Йорка, пусть не ахти какая специалистка в истории литературы, зато женщина совершенно роскошная. Резвое молодое животное! Он, Шерман, принадлежит к той породе людей, чье предназначение — брать от жизни то, что они хотят.